Вечерние огни

Фет Афанасий Афанасьевич

123

XI Графу Льву Николаевичу Толстому

При появлении романа "Война и мир"

Была пора, своей игрою, Своею ризою стальною Морской простор меня пленял, Я дорожил и в тишь и в бури То негой тающей лазури, 6 То пеной у прибрежных скал. Но вот, о море! властью тайной Не все мне мил твой блеск случайный И в душу просится мою; Дивясь красе жестоковыйной, Я перед мощию стихийной 12

В священном трепете стою.

124

XII A. H. Майкову

На сочувственный отзыв о переводе Горация

Кто сам так пышно в тогу эту Привычен лики облачать, Кому ж, как не тебе, поэту, 4 И тень Горация встречать? На Геликон ступя несмело, От вас я блеска позайму, Гордясь, что сам, хоть неумело, 8 Но вам обоим руку жму.

125

XIII

Учись у них — у дуба, у березы; Кругом зима. Жестокая пора! Напрасные на них застыли слезы, 4 И треснула, сжимался, кора. Все злей метель и с каждою минутой Сердито рвет последние листы, И за сердце хватает холод лютый; 8 Они стоят, молчат; молчи и ты! Но верь весне. Ее промчится гений, Опять теплом и жизнию дыша, Для ясных дней, для новых откровений 12 Переболит скорбящая душа.

126

XIV Смерти

Я в жизни обмирал и чувство это знаю, Где мукам всем конец и сладок томный хмель; Вот почему я вас без страха ожидаю, 4 Ночь безрассветная и вечная постель. Пусть головы моей рука твоя коснется И ты сотрешь меня со списка бытия, Но пред моим судом, покуда сердце бьется, 8 Мы силы равные, и торжествую я. Еще ты каждый миг моей покорна воле, Ты тень у ног моих, безличный призрак ты. Покуда я дышу, ты мысль моя — не боле, 12 Игрушка шаткая тоскующей мечты.

127

XV

С бородою седою верховный я жрец, На тебя возложу я душистый венец, И нетленною солью горящих речей 4 Я осыплю невинную роскошь кудрей. Эту детскую грудь рассеку я потом Вдохновенного слова звенящим мечом, И раскроет потомку минувшего мгла, 8 Что на свете всех чище ты сердцем была.

128

XVI

Ты так любишь гулять; Отчего ты опять Робко жмешься? Зори — нет их нежней, И таких уж ночей 6 Не дождешься. "Милый мой, мне невмочь, Истомилась всю

ночь, Тосковала. Я бежала к прудам, А тебя я и там 12 Не сыскала. Но уж дальше к пруду Ни за что не пойду, Хоть брани ты. Там над самой водой Странный, черный, кривой 18 Пень ракиты. И не вижу я пня, И хватает меня Страх напрасный, Так и кажется мне, Что стоит при луне 24 Тот ужасный".

129

XVII

Я видел твой млечный, младенческий волос, И слышал твой сладко вздыхающий голос. И первой зари я почувствовал пыл; Налету весенних порывов подвластный, Дохнул я струею и чистой и страстной 6 У пленного ангела с веющих крыл. Я понял те слезы, я понял те муки, Где слово немеет, где царствуют звуки, Где слышишь не песню, а душу певца, Где дух покидает ненужное тело, Где внемлешь, что радость не знает предела, 12 Где веришь, что счастью не будет конца.

130

XVIII

Говорили в древнем Риме, Что в горах, в пещере темной, Богоравная сивилла Вечно-юная живет, 5 Что ей все открыли боги, Что в груди чужой сокрыто, Что таит небесный свод. Только избранным доступно, Хоть не самую богиню, 10 А священное жилище Чародейки созерцать. В ясном зеркале ты можешь, Взор в глаза свои вперяя, Ту богиню увидать. 15 Неподвижна и безмолвна, Для тебя единой зрима На пороге черной двери — На нее тогда смотри! Но когда заслышишь песню, 20 Вдохновенную тобою, Эту дверь мне отопри.

131

XIX

Только в мире и есть, что тенистый Дремлющих кленов шатер. Только в мире и есть, что лучистый 4 Детски задумчивый взор, Только в мире и есть, что душистый Милой головки убор. Только в мире и есть этот чистый, 8 Влево бегущий пробор.

132

XX

Солнце садится, и ветер утихнул летучий, Нет и следа тех огнями пронизанных туч; Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий, 4 Всю эту степь озаривший и гаснущий луч. Солнца уж нет, нет и дня неустанных стремлений, Только закат будет долго чуть зримо гореть; О, если б небо судило без тяжких томлений 8 Так же и мне, оглянувшись на жизнь, умереть.