Вечером осени
Шрифт:
Слышу крик и ругань велосипедистов. Нужно что-то ответить? Обругать их, полить грязью, полезть в драку?.. Но мысли только об одном: ты сбита с ног, тебе больно, а я не смог уберечь.
Ты вскакиваешь в слезах и, держась за ушибленную руку, идёшь от меня прочь. Я – за тобой.
Испуг. Эта мучительно длинная дорога до твоего дома. Твои слёзы, разбивающиеся о рукав куртки… и дождь. Я пытаюсь утешить, остановить, оправдаться…
– Вика, послушай…
– Отстань от меня!
Ты бежишь. Мы уже в твоём дворе.
– Вика, прости, я не…
– Оставь
Ты на ходу вынимаешь ключи, прикладываешь магнит к домофону. Я догоняю, придерживаю дверь.
– Отпусти! – Ты толкаешь меня. – Отпусти, я сказала!..
Отпускаю. А потом стою у окон, сжимая в дрожащей руке телефон. Пытаюсь дозвониться – тщетно. Спустя час получаю смс: «Теперь мне ясно, что ты тряпка! Слова им не сказал! Забудь обо мне!» Извиняюсь, молю о прощении… Уходи. Лишь просьба – уходи. Но я всё торчу под твоими окнами. Чего хочу добиться этим? Не знаю. Тупое осознание того, что из-за нелепого, глупого случая всё разрушилось… всё. И виноват только я.
Уходи. Оставь меня, иначе никогда больше не увидишь. И я подчиняюсь – бредУ. Всё дальше и дальше от твоего дома.
Глава 2
«Я пропитался ароматом твоих духов. И просто вспоминая о тебе, чувствую его фантом. Он действительно сводит с ума…
Твои глаза самые шикарные на свете. Я прошу тебя смотреть на меня, но ты лишь изредка стреляешь взглядом, только в темноте смотришь прямо… И каждый такой выстрел – метко в сердце.
Твои вечно холодные руки самые нежные. Помнишь, как я согревал их сначала своими руками, а потом дыханием?..
Овал твоего лица безупречен. Я знаю – у тебя мурашки от того, что нежно вожу кончиками пальцев по твоей шее, чувствуя биение артерии.
Твои тёплые виски тают под моими губами, а когда целую твою шею… таешь ты?
Твой голос, твой сладкий шёпот, твоё дыхание… Я слышу его так близко, что могу различить каждую нотку. И когда что-нибудь мне рассказываешь, хочется утонуть в мелодии твоих слов.
Я обнимаю твои хрупкие плечи, и ты прижимаешься ко мне, даря теплоту и ласку. А когда стою за твоей спиной и обнимаю, прошу, чтобы твоя голова легла на моё плечо, открывая нежную шею. И вот разворачиваю тебя и заглядываю в омут изумрудных глаз, ближе, ближе…
Твой носик самый великолепный. Я задеваю его своим, и он такой же холодный, как твои руки… да, ведь на улице уже давно не лето… И я согреваю его.
Ничего не пробовал вкуснее твоих губ. А когда ты первый раз ответила на мой поцелуй, помнишь?.. Мы же сразу почувствовали друг друга, как одно целое.
Ты
Набоков сказал: «Многоточие – это следы на цыпочках ушедших слов». Здесь многоточия – следы моих чувств, которые невозможно выразить словами… Я тебя …
Прошу, прости…»
Перечитываю письмо, сворачиваю пополам и убираю в конверт. Отправлю из армии.
Ложусь в кровать, закрываю глаза. Но так и не засыпаю.
Холодным октябрьским утром еду в маршрутке. Сумка с вещами стоит на коленях, старуха нависает надо мной, желая места. Я не обращаю внимания, думаю ни о чём. Какие-то картинки возникают в голове, но невыспавшийся разум не понимает и переключает с одной на другую, будто слайд-шоу. Такие же бессмысленные картинки мелькают за окном – реклама.
Старуха с ворчанием получает своё место, когда выхожу на нужной остановке. Зонта нет, и дождь быстро окутывает пеленой. Иду и понимаю, что ещё долго не увижу свой город, его мокрый асфальт, серое небо, людей в разной одежде. Его рекламу.
Подхожу к уже знакомому крыльцу. На стекле двери приклеен плакат с суровым мужиком – в зубах автомат. За Россию, за Родину! Открываю – суровый мужик уплывает в сторону, проследив за мной внимательным взглядом.
Внутри много таких, как я. Толкучка покруче, чем в маршрутке. Выставив сумку вперёд, направляюсь в кабинет к грудастой тётке.
– А-а, явился, – говорит она, привычно положив груди на стол. – Давай.
Протягиваю повестку. Тётка шарит в столе, вынимает моё личное дело и объявляет:
– Бэ-три! Следить за здоровьем надо!
– Как могу, – говорю, беря протянутую папку.
– В двадцать третий кабинет проходи, сумку можешь в проходе оставить, где все. – Тётка улыбается. Всем так улыбается, думаю, мать родная и Родина Мать в одном лице. Натренерована.
Выхожу, встаю в очередь.
– Эй! – слышу. Кто-то стучит по плечу. Медленно оборачиваюсь, готовый к драке – байки о русской армии делают своё.
Остро улыбаясь, уже лысый, протягивает руку Зубов.
– Здорово!
– Привет, – отвечаю, расслабившись.
С Зубовым познакомился ещё на мед. осмотре. Тогда, с гривой рыжих волос и в одних трусах, он травил полусартирными шутками, развлекая угрюмых пацанов, стоявших в очереди к хирургу.
«Погоняет он вам кокушки! – говаривал Зубов. – А перчатки-то не меняет. Надеюсь, никто трипаком не болен?..»
– Серика не видел? – спрашивает он. Волоски тёртой морковью рассыпаны по его черепу.
– Нет, только сейчас пришел.
– А! Вон! – Зубов тыкает подбородком в сторону кабинета казённой тётки. Оттуда, наперевес с баулом, выходит казах.