Вечное дерево
Шрифт:
– Видели? Цапнул за руку-судья не заметил.
А Кондрашу уже персоналка.
Мальчишки за спиной Степана Степановича при этом пронзительно свистели. А угреватый паренек вскакивал и, оглядываясь, ища сочувствия, орал:
– На мыло!
Степан Степанович заметил, что трибуны реагируют на ход соревнований по-разному, явно неодинаково. Если его трибуна хлопает, то противоположная свистит, если его возмущается, противоположная взрывается аплодисментами. Средняя трибуна -нейтральная, будто восхищается, будто замирает, поддерживая то противника, то их трибуну,
– Вторая персоналка,-прошипел, оборачиваясь к Степану Степановичу, Гладкий Затылок.
Степан Степанович взглянул на площадку. Красные били штрафной. Он заметил светящийся щит над противоположной трибуной. После точного броска на щите моментально изменились цифры.
Он хотел спросить, в чью пользу счет, но вовремя подумал, что это будет воспринято здесь как вопиющее невежество. Он попробовал сам разобраться в обстановке.
Сын играл за "Буревестник", но Виктора на площадке не было.
Гладкий Затылок все чаще оборачивался к Степану Степановичу. Цветастая косынка все реже трепетала над головой девушки. Мальчишки все оглушительнее свистели.
Он понял: его трибуна проигрывает.
Степан Степанович снова взглянул на площадку и тут увидел Витьку. Сын был в синей майке. Значит, "Буревестник" проигрывает.
"Вот тебе и ничего, ^-подумал Степан Степанович, вспоминая полупрезрительный ответ сына.-Зазнайство - оно к добру не приведет".
Ему стало не по себе. Степан Степанович сам удивился этому чувству.
– Длинный, давай!-крикнул угреватый паренек.
Крик адресовался понятно кому-Витьке.
– Журавель, давай!-дружно поддержали мальчишки.
"Наверное, из его школы",-догадался Степан Степанович.
Остальные болельщики молчали, с надеждой ожидая, что покажет новый игрок.
И Степану Степановичу стало любопытно, что же сделает Витька. Его нетрудно было отличить от других: он еще больше расправился и вытянулся.
Трибуны замерли. Синие кинулись в наступление так энергично, точно их нахлестывали и заставляли бегать.
Степан Степанович не уловил, каким образом мяч оказался у Витьки, а он под щитом противника, не заметил .броска, только почувствовал, как трибуна задрожала от криков и аплодисментов,
– Перспективный, - сказал Гладкий Затылок.
Степан Степанович торопливо кивнул, весь подаваясь вперед.
"Скажи, перспективный",-подумал он с иронией, а сам ощутил приятное тепло в груди.
После двух удачных бросков Витька вдруг остановился посреди площадки, опустил руки и не побежал за мячом. Мяч тотчас перехватил противник и провел ответный бросок.
Противоположная трибуна ахнула и загремела.
– Шире шаг!
– не зная сам почему, крикнул Степан Степанович.
– Шире шаг!-подхватили и угреватый паренек, и девушка с косынкой.
Витька побежал быстрее. Степану Степановичу показалось, что он услышал его и послушался. Цифры на щите сменились.
– Так держать!-крикнул Степан Степанович.
– Так держать!
– подхватила вся трибуна.
А Гладкий Затылок обернулся
Но Витька опять, словно нарочно, остановился, и противник, воспользовавшись этим, ответил точным, броском.
– Шире шаг!-вновь закричал Степан Степанович, теперь уже по-настоящему злясь на сына за эту медлительность и неуважение противника.
– Шире шаг!-поддержала трибуна.
Витька рванулся, получил пас, заложил мяч в корзину.
– Ведь может, - сказал Степан Степанович, хлопая по плечу Гладкий Затылок.
– Перспективный, - отозвался тот.
– Журавель! Жу-ра-вель!-заорали мальчишки.
И вся трибуна, перекрикивая свист противоположной, стала скандировать:
– Жу-ра-вель! Жу-ра-вель!
Нейтральная поддержала этот крик:
– Жу-ра-вель!
Степан Степанович поймал себя на том, что и он вместе со всеми выкрикивает это слово.
"Черт те что,-подумал он, умолкая.-" Никогда не называл его так".
Конец игры проходил под сплошной рев трибун. "Буревестник" выигрывал.
Мальчишки заливались свистом. Угреватый паренек приплясывал на скамейке. Девушка, не переставая махала косынкой.
У Степана Степановича было такое чувство, будто и он выигрывает соревнование. Так и хотелось сказать:
"Это мой, длинный-то, Журавель-то-мой". Перебарывая это желание, он хлопнул соседа по плечу:
– С победой!
– С победой!-ответил Гладкий Затылок, обнимая его, как друга.
Все вокруг смотрели на Степана Степановича как на своего человека и улыбались ему-приветливо.
* * *
Дождь шел неохотно, устало. Небо висело над крышами домов черное, тяжелое, беспросветное. Вверх не хотелось поднимать глаз-там было неприветливо и темно. Зато на земле было светло и красиво. Тысячи, огней отражались на мокром асфальте, на мокрых стенах, в больших лужах, как в зеркалах. Огни падали на землю из освещенных окон, из витрин, от уличных фонарей, от проносившихся по городу машин. Краски и цвета были не слишком разнообразными-всего лишь красными, зелеными, желтыми, но они все время менялись, то появляясь, то усиливаясь, то перемешиваясь между собой, между светом и тенью. Огоньки все время двигались, отражаясь миллионами зайчиков на крышах троллейбусов и автомобилей, на дорогах и решетках оград, на цоколях домов, на кронах деревьев.
Все вокруг сверкало и блестело. Город точно обновился, помолодел и похорошел.
Воздух был свежим и чистым. Запахи хорошо отличались один от другого-дымок машины от дымка сигареты. Они, едва появившись, тотчас исчезали, будто растворялись в искрящихся под фонарями дождинках.
Звуки были громкими, далеко слышными и ясными.
Они тоже перемешивались между собой: и шумок дождя, и шипение колес, и хлопанье дверцы, и голоса людей.
Несмотря на темноту и дождь, все далеко и отлично просматривалось-любой огонек. Тени были четкими, шаги под тенью-гулкими. Виделась искорка, выдохнутая автобусом, сверкнул портсигар, хлопнувший, как выстрел.