Вечное дерево
Шрифт:
– Зато другие, то есть абсолютное большинство, не возражают, - сказал Кузьма Ильич.
– И вообще, скажу тебе, Степан Степанович, ты не хитри. Ты народ взбудоражил и своими рамами, и молодежью. Сам знаешь.
– Возмутитель спокойствия!-добродушно воскликнул Дунаянц.
– Честно скажу, - продолжал Кузьма Ильич, - первое время я злился на тебя. И так голова кругом, и так со всех сторон: давай-давай. А тут еще отставной полковник со своими вопросами и предложениями.
– И я претензии предъявляю, - шутливо поддержал Полянцев.
–
– Какой там опыт,-возразил Степан Степанович.
– Еще пузыри пускаю. А вы уже... Любят у нас всякие начинания...
– Неплохое начинание,-уже серьезно сказал Полянцев.
– Вы видели - все поддержали...
– Он же не соглашался, вернее, соглашался временно,-заметил Кузьма Ильич и посмотрел на Степана Степановича лукаво.- Как, берешь бригаду или раздумал?
– Я вроде бы нашел свое место...
– твердо заявил Степан Степанович.
– То-то, дорогой! Мы тебя на плохое не толкнем...
Они еще продолжали говорить ему добрые слова, всячески подбадривая и поднимая настроение.
Степан Степанович слушал, и на душе у него становилось легче.
Командир, выигравший бой на своем небольшом участке, хорошо понимает, что еще далеко до полной победы, что энская высота, взятая им, лишь одно крохотное звено в длинной цепи высот, населенных пунктов, больших и малых городов, которые необходимо занять с боями, чтобы окончательно повергнуть врага. Но все равно и после взятия этой высотки он испытывает удовлетворение, ощущает радость от выигранного боя.
Так и Степан Степанович. Он слушал своих товарищей, наливался радостью и думал: "Значит, не зря всетаки. Значит, что-то получилось. Значит, наступать, развивать наступление".
Он вспомнил о сыне и нахмурился. "Ну, что ж... В каждом бою бывают потери. Без этого не обойтись. Может, еще поправится. Вернется в строй. А мне все равно вперед. Только вперед. Таков закон боя. Закон победы".
* * *
Отец не разговаривал с Журкой ни о работе, ни о заводе, ни о других делах. И это было хуже всего. Журка узнал, что отцу стало известно о его заявлении.
– Ну и подложил ты своему отцу, - сказал Сеня Огарков.-Это не заявление. Это выстрел в затылок.
Он произнес это с таким презрением, что у Журки сжалось сердце. "Уж лучше бы проработали. Я бы объяснил... Я бы попробовал рассказать по-честному..."
Отец ушел на работу. А Журка сидел за столом, держал в руках вилку с недоеденным куском колбасы и смотрел в окно. По небу проплывали клочковатые тучи.
Меж них изредка прорывалось солнце, окрашивая все в светлые тона, но тучи поспешно прятались от него, точно стеснялись показываться в таком неаккуратном виде.
Журка сидел долго, ни о чем не думая. Мысли, как эти тучи, рвались и разбегались, и ни за одну нельзя
Он чувствовал, что из-за себя, из-за своей глупости, из-за поданного сгоряча по совету Кольки заявления теряет что-то дорогое и бесценное, к чему пробивался с таким трудом, что только-только нашел и снова потерял.
"И что делать?"
Выхода не было. Он сам написал об уходе. То, что было еще совсем недавно - цех, бригада, теплеющие в руках пластинки, музыка станков, руки Ганны, - все казалось теперь невероятно далеким и невозвратимым, о нем можно было лишь мечтать, но вновь вернуться к нему невозможно...
Звонкий, протяжный, веселый звонок заставил Журку вздрогнуть.
Журка открыл дверь и отшатнулся. В дверях стояли Галка и Сеня Огарков.
– Идем на работу,-не здороваясь, категорическим тоном сказал Сеня Огарков.
– Ну! Ганна велела.
От неожиданности Журка не мог сдвинуться с места.
– Давай быстренько, - вмешалась Галка.
– Где у вас что? Вы одни? Где мать?
– Да в пионерлагерь к сестренке уехала.
Журка обратил внимание на ее светло-голубые глаза, большие и доверчивые. Они смотрели на него строго,
и мягко, и улыбчиво...
– Где завтрак? Где чемоданчик?
Она проскользнула в комнату, по-хозяйски переставила стул, поправила скатерть, оглядела все вокруг.
– Живее же, ну!
– она легко и повелительно потянула его за руку.
– Да, да, - сказал Журка, приходя в себя.
– Идемте.
– А завтрак?
– Обойдусь.
Он спешил. Состояние было такое, как после долгой разлуки, когда хочется поскорее увидеть знакомые места, родных людей, когда нет сил ждать.
"Она велела. Она вспомнила", - повторял он про себя с какой-то затаенной надеждой на возможное счастье.
Ганну Журка увидел издали. Знакомый тюрбан возвышался над станками.
– Ну-ну, - подбодрила его Галка.
Вновь у Ганны был отсутствующий взгляд, как тогда, при их первой встрече на Юге. Она как будто не замечала появления Журки, глядела вдаль и видела того, любимого человека. Руки ее машинально делали свое дело. А глаза видели того.
"Да, она любит того человека. А я ей совсем никто", - подумал Журка, но мысль эта не причинила ему прежней муки. Он просто подумал об этом как о существующем, неопровержимом факте.
Наконец Ганна заметила его, сказала тихо:
– Останьтесь, Витя.
Он не мог бросить ее в таком состоянии. Не мог.
– Хорошо, - согласился Журка.
– Только мне надо...
– Нет, нет. Никуда я вас не отпущу!
– вмешалась стоящая рядом с ним Галка, точно ей поручено было не отпускать его.
Журка вновь обратил внимание на ее светлые глаза.
"А почему бы и не дружить с нею?" - спросил он себя и поспешно объяснил ей:
– Надо же... В отдел кадров.