Вечный слушатель

Витковский Евгений

На талии носимую тесьму

У подбородка затянула туго,

Но Демофонт, измученный в пылу,

Еще и днесь к нагому льнет стволу.

В цветке прекрасном Аполлон смятенно

Зрит Гиацинтовы черты лица.

Погиб, истерзан, стал добычей тлена

Брат матери, и он же - внук отца,

О ком рыдает Анадиомена

И в скорби проклинает без конца

Земное неразверзшееся лоно,

Равно как и бездушье небосклона.

О Клития, - ты, что почти

мертва,

Познав разлуки тягостное горе,

С возлюбленным рассталась ты едва,

Как ночь настала у тебя во взоре.

Ведь радость ни одна не такова,

Чтоб нам не принесла печали вскоре,

Но вновь и вновь, разлуке вопреки,

Ты к солнцу обращаешь лепестки.

Перечисляю эти судьбы ныне,

Лия на злобу вашу новый свет:

Ни в ярости безумной, ни в гордыне

Скрыть истину у вас надежды нет.

Клянусь, что неизвестно и в помине

Предмета, что не сберегал бы след

Любви, - явить такого не способен

Ваш поиск, как бы ни был он подробен.

Бесчувственным предметам несть числа

Их множество, любовию заклятых,

Но память человечья донесла

Легенды о чувствительных пернатых;

Вкусивших от любви, кому крыла

Даны как память о былых утратах;

Кто ведал мысли дерзостный полет

Сегодня вольно реет средь высот.

Здесь названы должны быть мимоходом

И ласточка, и нежный соловей,

Фракиец также, что теперь удодом

Возлюбленную кличет средь ветвей,

И птица, что рыдает год за годом

О доле невиновных сыновей,

Которых погубил навеки злобный

Родительский разлад междоусобный.

И двум еще фиал судьбы такой

Назначила Паллада высшей властью,

В любви не может обрести покой

Тот, кто болтлив, для оных нимф, к несчастью,

Одною был отвержен бог морской,

К отцу другая воспылала страстью,

И назовите Скиллу, наконец,

Которой ввергнут был в беду отец.

Царь Лация, надевший пурпур птичий,

Тебя не помянуть я не могу;

И Приамид, что морю стал добычей,

Не у любви ль за смерть свою в долгу?

И двое соблюдающих обычай

Сходиться вновь на хладном берегу

Влюбленный этот зятем был Эолу,

Но перед Роком все клонятся долу.

И Алкиона у студеных вод

Тоскует снова о пропавшем муже,

Который в море не избег тенет

Ветров коварных и глубинной стужи,

Он лишь во сне пред нею предстает,

Но сердцу от видений только хуже,

Предчувствие добра солжет всегда,

Но не замедлит жданная беда.

Жена, не потупляя глаз усталых,

Бредет

вдоль полосы береговой,

Чтоб, юношу найдя в прибрежных скалах,

Узнать, что стала горькою вдовой.

Теперь не пожалеть трудов немалых

Вам, нереиды, будет не впервой

На утешенье столь большой обиды

Коль вам оно по силам, нереиды.

Однако полно, - станешь ли мудрей,

Рассказывая, как тоскуют птицы?

Любви служивших яростных зверей

Могу я перечислить вереницы.

Что сим двоим дало всего скорей

Ужасные обличья льва и львицы

И Афродита, и Кибелы храм

Об этом рассказать могли бы нам.

Телицу, что спасалась от погони,

Взлелеял на груди великий Нил,

И Веспер на борейском небосклоне

Медведицыну участь проследил,

Еще напомню я об Актеоне,

Кто стал оленем и упал без сил,

Кого собаки злобно разорвали:

Будь он слепым - погиб бы так едва ли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нагой увидел он исподтишка

Охотницу, возжаждавшую мщенья:

Несчастному в зерцале родника

Явилась разом стать его оленья,

Его объяли ужас и тоска,

И он бежал, сгорая от смущенья,

Своим собакам дичью стал теперь

Охотником когда-то бывший - зверь,

Не постигая разницы обличий,

Он морду к ним тянул и очеса,

Дрожала роща от счастливых кличей,

Собратья подавали голоса:

О Актеон! Давно подобной дичи

Не посылали боги к нам в леса,

Спеши же - будет славная потеха!..

Спеши, спеши же - повторяло эхо.

Но ах! Примеры все не таковы,

Чтоб нрав смягчить, воистину алмазный!

О сколько зла душе моей, увы,

Творит ваш образ действий безобразный,

Но сколь бы много ни язвили вы

Весь долгий век меня напастью разной

Сколь ни вкушу от боли - буду рад

Любовь умножить болью во сто крат.

Я доказал вам, дочери дубравы:

Любовью переполнен окоем.

Каменья, реки, древеса и травы

Я с птицами назвал и со зверьем.

О, если б из любовной сей растравы,

Что поселилась в разуме моем,

Из этой счастием чреватой чаши

Проистекло раскаяние ваше!

Не всем иным, а мне - сколь тяжело,

Зачем же не поведал я вначале!

Насколько больше слез бы истекло

Из глаз моих о собственной печали!

Уж то одно мне счастие дало,

Что вы бы о тоске моей прознали,

Себя в душе за черствость покарав,

И усмирили свой лукавый нрав!