Вечный воин
Шрифт:
Эти приготовления удивили моих подчиненных. Еще за два дня до сражения собрались все шаманы, следующие с нашей армии, посовещались пару часов, выдув литра по три вина на брата, наверное, чтобы ясновиденье промыть, и объявили, что во время сражения падет злейший враг Атиллы. Все, включая моих подчиненных, почему-то подумали, что падет Флавий Аэций, а значит, мы победим, но спорить со мной не стали. Они знали, что шаманы редко дают прямой ответ, а обычно с подвохом, который понимаешь позже и удивляешься, как это сразу не догадался?! Я не поверил шаманам, потому умный и образованный, знаю больше каждого из них да и всех вместе взятых.
Кстати, у нынешних кочевников уже развита, как я называю, «байская» культура. Суть ее в том, что бай (командир, вождь, император) умнее всех своих подчиненных, потому что бай. Станет командиром другой — сразу превратится в самого умного. Более того, как я заметил еще в двадцать первом веке, общаясь с соседкой, выросшей в казахской деревне и перебравшейся после развала СССР в Россию, если ты бай, то все остальные
Льщу себя мыслью, что сражение могло бы пройти иначе и даже с другим результатом, если бы расположил лагерь своего отряда с противоположной стороны нашей армии. Наверняка мои подчиненные тогда бы первыми обнаружили передовую колонну римской армии, и я бы устроил засаду и перебил ее всю с минимальными потерями, чем сильно бы ослабил врага. А так их обнаружили гепиды под командованием своего короля Ардариха, человека хитроватого до глупости. Есть такие хитрецы, которые себя надувают чаще, чем других. Ардарих, зная о засаде, устроенной мной бургундам, и, наверное, завидуя, решил замастырить свою. Вот только лучников у него было мало. Нет бы, а дело было вечером, дождаться, когда враги остановятся на ночлег, расслабятся, а это были германцы — сборная солянка из франков, саксов, англов, герулов, бургундов — которые не строят каструмы, лишь выставляют жиденькие караулы, напасть на спящих и перебить их, так король гепидов решил просто напасть на колонну с двух сторон, при этом не учтя длину ее и не позвав на помощь лучников и конницу. В ложбину между двумя холмами зашла только голова колонны, может, тысяча человек или чуть больше. Их и перебили сравнительно легко. А затем началось обычное сражение двух пехотных подразделений. Поскольку с обеих сторон дрались германцы, в то время обладающие большим зарядом пассионарности, сечь была лютая, закончившаяся поздно ночью с ничейным результатом, потому что стало так темно, что трудно было не только отличить своего от чужого, а это и днем непросто, если по обе стороны германцы из разных племен, но и вообще разглядеть врага. Утром Ардарих хвастался Атилле, что положил тысяч пятнадцать «римлян», а сам потерял пять. Поскольку считать король гепидов не умел да и в светлое время суток на поле боя не возвращался, к первой цифре надо относиться с иронией. Думаю, и ко второй тоже.
Обычно сражение начинается рано утром. В этот раз Атилла не спешил. Мы подождали, когда в долину в форме кривой трапеции придет вся римская армия, и даже позволили занять невысокий холм примерно в центре ее. Только после полудня начали выстраиваться к бою. На правом фланге шаньюй поставил восточных готов. Как догадываюсь, потому, что в первой линии левого фланга римлян тоже были готы, удравшие в Галлию от гуннов, под командованием своего короля Теодориха, к которому и у Флавия Аэция и, как следствие, у Атиллы отношение было, мягко выражаясь, неоднозначное. Видимо, одни готы должны были перебить других, чем облегчить жизнь двум императорам, западно-римскому и гуннскому. На нашем левом фланге стояли гепиды и все остальные германцы, древние славяне и пешие представители других народностей, а на правом римлян — такая же сборная солянка, но с преобладанием франков и бургундов и сильной добавкой багаудов, которым пообещали за это списание прошлых грехов. Римские легионы стояли во второй линии, а гуннская конница — на флангах. Наверное, чтобы не мешать германцам истреблять друг друга.
И заодно аланам под командованием Сангибана, которые, как оказалось, перебежали на сторону римлян. В благодарность за это его отряду позволили начинать сражение, быть застрельщиками в прямом смысле слова и первыми жертвами. Аланы выехали навстречу нашим конным лучникам, чтобы, так сказать, обменяться стрелами. Результат был предсказуем, потому что гуннов было в несколько раз больше и стреляли они в первую очередь по вражеским лошадям, защищенным хуже, чем наездники. Да и, как мишень, четвероногое намного крупнее двуногого, трудно промазать. Если у гунна погибала в бою лошадь, он отправлялся в тыл, где было несколько табунов запасных, седлал любую другую. Осевшие здесь аланы переняли у кельтов и германцев бережное отношение к коню, начали заниматься селекцией, выводить более крупных. Их табуны резко сократились. Теперь не у всех была даже одна запасная лошадь, поэтому потеря четвероного друга становилась трагедией, переводила наездника в жалкий статус пехотинца.
Дальше гуннские конные лучники, как обычно, начали «каруселить» перед вражеской армией, засыпая ее тучами стрел, которые летели с протяжным воем, вызывающим тошноту в желудке и холодок в груди, пытаясь выманить врага на себя, заставить погнаться, сломать строй. Не тут-то было! Вражеские пехотинцы закрывались щитами и ждали. Более того, Флавий Аэций даже не попытался разогнать конных лучников своими катафрактами, догадываясь, что кончится это печально. Римская кавалерия стояла в резерве между первой и второй линией пехоты. Обстрел продолжался часа два, если ни больше. Опорожнив колчаны, гунны скакали в обоз, наполняли их по-новой и возвращались. Спровоцировать
Поняв, что так сражение не выиграешь, Атилла, как и положено вождю, трёкнул речь с броневичка, то есть с коня, призвав отомстить римлянам за всё, что они натворили в предыдущие годы. Его, как и тех, к кому обратился, не смущало, что римлян в римской армии почти не было. Подданные отметили речь шаньюя протяжным рёвом, после чего понеслись в атаку, как застоявшиеся лошади. Долина в ту сторону сужалась, поэтому армии сошлись во всю ширину ее, от подлеска до подлеска, не оставив места для продвижения гуннской конницы, которая оказалась в тылу. Может быть, так и задумывал Атилла. Ему, сыну степей, плевать было на пехоту, ценил только конных. Вот мы и стояли, наблюдая, как на склоне холма сошлись две пешие армии германцев и начали рубиться люто, беспощадно, с дотошностью и мастеровитостью этого народа и энергией, присущей пассионариям. Лишь гуннские конные лучники, у кого еще оставались стрелы, посылали их по навесной траектории на вражеские головы, теперь уже не прикрытые щитами.
Как и положено командиру, я находился в середине первой шеренги своего отряда, стоявшего ближе к правому флангу. С моего места было хорошо видно поле боя. Я наблюдал, как «римские» германцы сперва потеснили «гуннских». Им было удобнее давить сверху вниз. Затем линия соприкосновения сместилась к подножию холма, и наступление застопорилось. Теперь уже «гуннские» германцы начали поддавливать, то тут, то там выгибая линию контакта в сторону врага. Рев и звон железа стоял такой, будто на концерте хэви-металл-группы «Шабаш ведьм (Black Sabbath)», который я слушал примерно с такого же расстояния, гуляя по Бирмингему где-то года за три до начала своих путешествий по эпохам. Еще одним показателем жестокости сражения был ручеек, текущий от холма через порядки нашей конницы. Русло его было шириной метра полтора, но сперва вода текла медленно, занимая сантиметров двадцать в самой середке, и глубиной была всего сантиметра два-три, мой жеребец так и не смог толком напиться, только губы испачкал песком, из-за чего потом долго фыркал и тряс головой. Затем вода начала прибывать и краснеть, медленно переходя от бледно-желтого цвета до желтовато-красного. Вскоре ручей растекся во всю ширину ложа и наполнил воздух острым, резким запахом крови, из-за чего наши лошади начали нервничать, ржать испуганно. Вино войны пахнет страшно.
Часа через три, когда солнце начало садиться и слепить нам в глаза, мне стало скучно. Я сказал своим, чтобы оставались на месте, и подъехал поближе к месту боя. Задние пехотинцы оглянулись, посмотрели на меня. Поняв, что я свой и ничего приказывать им не собираюсь, потеряли ко мне интерес.
Мне всегда было любопытно, что делают и, главное, чувствуют те, кто расположился в последних шеренгах. По виду, вроде бы, обычные воины, не выглядят хитрецами или трусами. Да, доспехов серьезных на них нет, а у некоторых и вовсе нет никаких, если не считать волчью шкуру, поэтому в первые шеренги не пустят, но в середину могли бы попасть. Может быть, недостаточно расторопны, поэтому и оказались позади. Наверное, они уже устали поддавливать, поэтому просто стояли и, тихо переговариваясь, словно боялись, что враг подслушает, ждали, когда придет их черед. Только вряд ли он придет. Если впереди выкосят две трети или даже половину, то остальные побегут, увлекая за собой задних. Могут дрогнуть и раньше. Впрочем, я чувствовал, что наши германцы все еще полны отваги, готовности победить.
Я достал из сагайдака лук с натянутой перед боем тетивой и легкую стрелу. На склоне холма в толпе пехотинцев застряли несколько всадников. Толчея не позволяла им развернуться и выехать. Судя по кольчугам и римским шлемам, это вожди или знатные воины. До ближнего метров триста или немного больше, и я сомневался, что пробью ему кольчугу стрелой с шиловидным наконечником, поэтому предпочел ранить его вороного коня легкой стрелой. У животного защищены были только голова спереди и грудь. Я дождался, когда жеребец вскинет голову, и всадил стрелу в шею. Вошла она на половину древка. Конь от боли дернулся вперед, а потом встал на дыбы, скинув всадника. Дальше он начал лягаться, пытаясь вырваться из толпы, и его сразу убили, всадив несколько копий и рубанув топором по голове сбоку. Со вторым всадником было примерно так же, а под третьим конь резко опустился на подогнувшиеся передние ноги, и всадник, выпав из седла, перелетел через голову животного. Я убил лошадей еще под шестью всадниками, располагавшимися позади пехоты, после чего остальные поднялись выше по холму, куда мои стрелы добирались уже на излете, не нанося существенного вреда. Я добил колчан с легкими стрелами, убив или ранив несколько пехотинцев в середине строя и справа от меня. Бил в голову ниже шлема, по большей части кожаного на металлическом каркасе. Вражеские пехотинцы смотрели вперед и замечали стрелу, когда была слишком близко. Если бы летела слева, может, слишком быстрые успели бы закрыться щитом, а так разве что отклоняли голову и подставляли соратника, стоявшего левее в следующей шеренге. На этом мой вклад в сражение и закончился.