Вечный воин
Шрифт:
Слева, справа и позади нас следуют такие же брандеры разного размера, от старых бирем до больших рыбачьих баркасов. Впереди идут семь либурн под общим командованием Гентона, задача которых выскочить на берег между стоящими там вражескими галерами и поджечь их. При таком сильном ветре у них должно получиться.
Корбит стоит на четырех якорях: с каждого борта подано по два, причем вторые — с главной палубы. До якорных цепей еще не дожились, слишком дорогое удовольствие, поэтому канаты сплетены из ремней, нарезанных из китовых шкур. Этих животных пока много в Средиземном море. Иногда подходят близко к берегу. Местные рыбаки охотятся на них с обычными копьями. Забитого вытаскивают на берег подальше от населенных пунктов, потому что сильно воняет выпотрошенный, и разделывают. Используют всё: шкуры выделывают и режут на ремни или широкие полосы, которые идут на чехлы,
Я направил либурну к наветренному борту, чтобы прижималась к корбиту, и приказал опустить парус. По инерции галера врезалась в правую скулу «круглого» корабля между двумя якорными канатами. Матрос с распущенными, длинными, черными волосами, вышедший на полубак, чтобы, наверное, узнать, кто мы и какого черта премся на них, чуть не упал, после чего побежал в кормовую часть судна. Либурна, яростно скрипя скулой о борт корбита, сдирая с него смолу, прошла вперед, оборвав якорный канат, и, благодаря, в том числе, двум «кошкам», которыми мои рулевые правого борта успели зацепиться за его планширь, остановилась форштевнем, напоминающим верхней частью гусиную голову с короткой шеей и длинным клювом, почти напротив деревянной кабины, стоявшей на главной палубе в кормовой части. Сразу пять матросов на нем кинулись перерубать веревки, прикрепленные к «кошкам». Я выстрелил в ближнего из лука. Стрела попала ему в висок, пронзила череп насквозь и застряла. Большая часть стрелы с оперением торчала выше левого уха, меньшая с окровавленным наконечником — выше правого, напоминая антенны. Матрос повернул голову, посмотрел на меня обиженно, словно я отвесил ему подзатыльник. Затем, видать, понял, что случилось, побежал к противоположному борту. Я давно подозревал, что у некоторых мозг — лишний орган, никак не связанный с живучестью. За продырявленным рванули и остальные. В это время матрос, стоявший возле жаровни, которая завалилась во время удара либурны о корбит, и коптящие угли рассыпались по палубе, а часть свалилась в трюм, уже поджег все факелы и побежал к носовой части, чтобы начать оттуда, а два рулевых с левого борта подтягивали лодку, которую мы буксировали на бакштове. Я спустился в нее последним, когда либурна в носовой части уже полыхала.
Рулевые и поджигатель заняли места на веслах, а я сел на кормовую банку, чтобы рулить, хотя было свободное весло. Не барское это дело — веслами махать. Мы быстро отгребли от корбита, который уже занялся от полыхающей либурны, после чего я повернул против ветра, на марсильяну, которая дрейфовала кабельтовых в пяти от нас. В лодке волны казались намного выше. Они бились о форштевень, и холодные соленые брызги сыпались на спины гребцов, а некоторые долетали до меня. Воды на дне лодки становилось все больше, и вскоре покрыла мои ступни, обутые в сандалии. Я уже подумывал, не пора ли начать вычерпывать ее? К счастью, грести пришлось не долго.
Когда я поднялся на полуют марсильяны, то показалось, что полыхает вся бухта у мыса Меркурия. Большую часть «круглых» судов сорвало с якорей, и они начали дрейфовать к берегу, наваливаясь и поджигая другие, если это не сделали наши брандеры, а потом вместе двигались дальше, пока их не прижимало к берегу. Пламя с них перекидывалось на галеры. Впрочем, к тому времени часть галер уже полыхала, подожженная отрядом Гентона. Его самого быстро везли к марсильяне на восьмивесельной лодке, которая резво подпрыгивала на волнах, поднимая фонтаны брызг. Вместе с ней к нам плыли и другие лодки с экипажами брандеров.
Поднявшись по штормтрапу на марсильяну, младший сын правителя вандалов первым делом заявил с юношеским восторгом, будто начистил рыло пацану года на три старше:
— Они на всю жизнь запомнят, как нападать на нас!
Я не стал говорить ему, что восточные римляне не забудут и лет через пятьдесят-шестьдесят вернутся и рассчитаются сполна, потому что принесшего весть о надвигающейся беде ненавидят больше, чем саму беду.
81
Наша брандерная атака оказалась на удивление удачной. Были уничтожены почти все «круглые» суда римлян и около семисот галер. Поскольку народ сейчас верит во всякие приметы, эту неудачу сочли божьим указанием: вандалов не замать! Римляне два дня посидели в каструмах, ожидая, не будет ли сухопутной атаки, а потом в четыре дня на оставшихся
Гейзерих, изменив своей жадности, щедро наградил всех, кто участвовал в морской операции: офицерам дали по полусотне солидов, рядовым — по десять. Семьи погибших получили по большому участку земли, правда, далеко от Карфагена. Мне тоже достались три имения почти под Цезарией. Съездил, посмотрел на них, представился своим новым батракам. По площади имения были больше моих старых, но из-за удаленности от столицы государства приносили примерно такой же доход. По возвращению мне пришлось в очередной раз переписывать завещание.
Где-то через неделю, когда я был в своем первом имении, прискакал гонец от Гейзериха. Как обычно, я был нужен срочно. Поскольку, как я знал, больше никто не собирался нападать на нас, по пути ломал голову, зачем понадобился? Оказалось, меня подвел мой длинный язык.
Гейзерих принял меня в своем кабинете, если можно так назвать полутемную комнату, своей убогостью напоминающей жилье наемного работяги, если убрать со стены спату в дорогих ножных и со стола серебряные кубки.
— Мне сказали, что ты плавал на остров Британия, — начал он разговор.
Узнаю, кто проболтался, убью!
— Мне надо переправить в те края посольство. К Павлу, который сейчас правит там римскими землями. По суши оно не пройдет: или римляне убьют, или готы, или бургунды, — продолжил правитель вандалов.
Не знал, что Гейзерих и бургундам когда-то насыпал соли на неприличное место!
Поскольку отказ будет воспринят, как неповиновение со всеми вытекающими последствиями с учетом крутого нрава правителя вандалов, я не стал отнекиваться, перешел к делу:
— Куда именно надо доставить?
— Их послы, которые приезжали к нам, сказали, что Павел, в зависимости от того, откуда исходит большая угроза, или в Аврелиане, или в Августе Суиссионуме, — ответил он.
Аврелиан — это будущий Орлеан, а Суессионум — это, скорее всего, будущий Суасон, который километрах в ста на север от Парижа.
Я прикинул, что первый город ближе, и предложил:
— Доставлю их в Аврелиан. Если там нужного человека не будет, возьмут лошадей и поедут в Суессионум. Он в пяти-шести днях пути.
— Ты бывал там? — поинтересовался Гейзерих.
— С армией Атиллы, — соврал я.
— Хорошо, действуй, как считаешь нужным, — разрешил он и впервые пообещал: — Если справишься, награжу.
Видимо, союз с засевшими там римлянами нужен ему позарез.
— Мне потребуется мое судно, которое продал Ахираму, — выдвинул я условие.
— Ты получишь его, — пообещал правитель вандалов.
82
Чуяло мое сердце, что этот путешествие приятным не будет. Сперва мы восемь дней проторчали возле восточного входа в Гибралтар, ожидая попутный ветер, потому что на веслах не выгребали против течения. Затем шли галсами против португальского норда. В Бискайском заливе попали в штормец, и я уж подумал, что давай-до-свиданья! Северо-западный ветер был такой силы, что сорвал штормовой парус, сшитый из шкур в два слоя, пришлось дрейфовать, смайнав в воду плавучий якорь. До берега осталось миль пять, когда ветер убился, а потом сменился на юго-западный. В устье Лигера (Луары) сели на мель, и пришлось ждать прилива, который снял нас и погнал против речного течения. Дальше шли под парусами и на веслах в дневное время, а на ночь становились на якорь. Несколько раз пытались купить свежие продукты у аборигенов, но те, завидев нас, стремительно разбегались. Я подумал, что здесь идет очередная война, и не сильно удивился, увидев разобранной середину моста, который соединял Аврелиан с противоположным берегом реки. Городские ворота оказались закрытыми, несмотря на то, что было около полудня.