Вечный запах флоксов (сборник)
Шрифт:
Лиза опять что-то залепетала, отпихивала его руку, краснела и бледнела, а он, махнув рукой, заторопился прочь.
Спустя добрый десяток лет бывшая жена позвонила ему и пригласила на свадьбу Ларочки.
– Когда? – с тоской спросил он и с облегчением выдохнул: – Ну, двадцать пятого я в Иркутске!
Она расстроилась, причитая:
– Ну, как же так, все же – отец! И Ларочке будет приятно!
– Работа, Лиза, – сухо ответил он и добавил: – Поздравить – поздравлю. Деньги завезет шофер.
– При чем тут деньги? – вздохнула Лиза и положила трубку.
Водителя с деньгами он все же отправил, и сумма была внушительной – в конверт вложил пятьсот
Лиза умерла в пятьдесят – ужасно, но… Такая судьба. Тогда позвонила Лара и сказала про похороны, Прокофьев болел – и вправду болел! Без температуры, но кашлял прилично. Был промозглый ноябрь, и вылезать из постели совсем не хотелось.
Полночи он думал про похороны, искал себе оправдания и наконец успокоился – да, некрасиво. Мать его дочери. Но – абсолютно чужой человек. Абсолютно! И к чему тут разыгрывать драму? Лично для него никакой драмы нет. А что подумают люди, так на это ему вообще наплевать. Да и какие люди? Лизины полторы подруги и пара убогих престарелых родственников? Он даже не помнит их имен. А что до дочери, так у той муж и дети. Вот вам и поддержка. Да к тому же он не пацан, чтобы так наплевать на свое здоровье. Матушка всегда говорила, что у него слабые легкие – реакция Пирке у него всегда была положительной.
Выписав себе индульгенцию, Прокофьев спокойно уснул и проспал до полудня.
Муки совести его не посещали – ну, может, так, слегка. Поскребли кошки и – смылись.
Так, впрочем, было всегда.
Когда ему перевалило за семьдесят и начали наступать, как грозные танки, новые времена, от дел он почти отошел.
Не совсем, а просто подвинулся, уступив дорогу молодым. Но те, «молодые», его послушные ученики, оказались людьми на редкость приличными и патрона своего – так уважительно они его называли – не оставили. Времена-то настали новые, а связи никто не отменял. И он благородно, но с дальним прицелом связи свои «передал». Ребята оказались ловкими, ушлыми и быстро пробились. Но и его не забывали – раз в месяц конвертики подвозили. В конвертиках было негусто, но, как говорится, приличная прибавка к пенсии. Словом, он не бедствовал и серую пенсионерскую жизнь не влачил. Хватало на все – на продукты из приличного магазина, на шмотки, к которым интерес был, конечно, утрачен, но не совсем. Не до конца, слава богу.
И квартирку свою скромную обновил – классный, надо сказать, сделал ремонт. Матушкина квартира тоже была «при деле» – успешно сдавалась. Не за большие деньги – в ней, кстати, проживал один из прилежных «учеников». Аренда была символическая, но по сути давала больше.
И ресторанчик позволить себе мог – да что там! Довольно часто. И в театры хаживал – ну, здесь уж точно – по контрамаркам. Старые связи работали, курилка-то жил и помирать не собирался.
Жил Прокофьев в свое удовольствие – впрочем, к этому он привык. «Не отвыкать же!» – пошучивал он.
К женщинам он интерес потерял – это его огорчало, но он, как всегда, находил оправдание: ну, сколько можно, в конце концов! Уж ему-то, да за его жизнь… Позавидует любой. Да и возраст берет свое, никуда не денешься.
Его бывшие дамы – две-три – сохранили с ним дружеские отношения. Обиды давно прошли, и они с удовольствием болтали о том, о сем, часами вися на телефоне, в надежде, что бывший возлюбленный выведет в свет – вот скупым он точно никогда не был.
Иногда так и случалось – он брал кого-нибудь из них на премьеру, или на вернисаж, или приглашал
Дамы эти, разумеется, товарный вид давно утратили, но были ухожены, остроумны и вели себя вполне по-светски – выходом он оставался всегда доволен.
Конечно, они дружно сетовали, что годы молодые прошли, канули в Лету, и теперь остается «протез в стакане и манная каша». Но они все же кокетничали – за модой следили, за фигурами тоже, да и лица свои держали в порядке – это про тех дам, что с успехом пользуются новыми технологиями. Будучи в приятном дружеском статусе, они с ним делились интимным.
Его это слегка коробило, он понимал – за мужчину его давно не держат.
Лариса объявилась как снег на голову – позвонила однажды и попросила о встрече.
Он совсем растерялся и задал дурацкий вопрос:
– А зачем?
Она замолчала, раздумывая, обидеться ли на этого человека, считающегося ее биологическим отцом, или все же не стоит – понять его можно.
Прокофьев дал слабину и согласился на встречу. Нервничал, что говорить, нервничал. Виски заломило – а это означало, что подскочило давление. Не жаль было потраченного времени – этого добра у него было навалом. Не жаль и денег – кафе было скромным, да и вряд ли она его объест.
Было тревожно и муторно – зачем? Вот зачем все это надо? Зачем вносить сумятицу в его такую привычную и размеренную жизнь? Зачем беспокоить пожилого и почти незнакомого человека? Родными они не станут – это понятно и так. Жизнь ее его не заинтересует. Тогда зачем?
Прокофьев сидел в полумраке кафе, пил вредный растворимый кофе и поглядывал на часы.
Он сразу узнал дочь – по неуклюжей фигуре, полным ногам, черным навыкате «коровьим» глазам.
Она поискала его взглядом, засуетилась, торопливо скинула плащ и, одернув юбку, решительно направилась к нему.
Он встал и протянул ей руку. Она села напротив, опустила глаза и призналась, что сильно нервничает.
Он спросил, не голодна ли она, но есть она отказалась и заказала чай.
Не поднимая глаз и болтая в чашке ложечкой, она торопливо и сбивчиво рассказывала ему про свою жизнь.
Ему было скучно, неинтересно, но он «делал вид» и кивал головой. Она говорила открыто и откровенно, что очень смущало и возмущало его – чужие ведь люди, зачем же вот так!
А она все говорила и говорила. Брак неудачный, муж – человек угрюмый, без чувства юмора. Денег приносит мало, и она вынуждена брать дополнительные часы. Она – учительница химии в обычной школе. Работу свою вроде любит, но от детей устает. И потом – какие сейчас дети! Можно сойти с ума. С завучем отношения не сложились, она баба вредная и одинокая, совсем не понимает замужних женщин. Есть двое парней – сыновья. Мальчишки неплохие, но… Под сильным влиянием бабки. То есть свекрови. Та, правда, ведет дом, но кому от этого легче? Морально она совсем ее раздавила – все четверо против нее, включая мужа… Она все говорила и говорила, а он совсем скис, почти лежал на столе и все думал, когда же этот бред завершится.
Наконец дочь замолчала, и Прокофьев посмотрел на часы. Она встрепенулась и стала извиняться, что отняла у него столько времени, но… Ей просто надо было выговориться – подруг нет совсем, от коллег сочувствия не дождешься, да и не стоит на работе все это, ну, обнародовать… Глупо.
Он поднялся, и следом поднялась она. Он помог ей надеть плащ и уловил чутким носом ее духи. Его передернуло – духи были из самых дешевых, «рыночных», и он еле сдержался, чтоб не сказать ей, что лучше уж никакие, чем эти.