Ведьма и парашютист
Шрифт:
Зато теперь, когда нависающая за плечом тень дочери не рассеивала его внимание, он сразу нашел то, что искал. Так оно и есть! Хоть отпечаток был неважный и тонкие штриховые линии, обозначающие лестницы, при пересечении с пунктами, обозначающими стены подземных коридоров, часто сливались в неразборчивые кляксы, однако при желании в этом месиве многое можно было разглядеть. Поскольку у Отто не было никакого контроля над желаниями других, у него оставался один-единственный выход - лишить их возможности удовлетворить неугодную ему часть этих желаний. Он хорошенько всмотрелся в паутинное хитросплетение в нижнем левом углу листа, - он мог действовать только наверняка, а, значит, прежде, чем что-либо предпринять, он обязан был убедиться, что не ошибся. Но нет, слава Богу, он не ошибся, - это именно тот коридор, именно та дверь.
Отто
Он с грохотом опустил лапу на план, тут же отдернул ее назад и посмотрел с опаской на то, что получилось. Увы! Не получилось ничего: его удар не произвел никакого эффекта - глянцевитый бумажный лист остался таким же гладким и блестящим, каким он был до того. Значит, просто ударом лапы его порвать нельзя. Что же делать? Времени было в обрез, нужно было срочно искать выход.
Отто кое-как скомкал план вилкой протеза, потом, нажав ногой на педаль ручного зажима, схватил им смятый лист и рискуя каждую секунду его уронить, покатился в свою спальню, где над кроватью был укреплен пюпитр для чтения с планшетом углу. Напряженно прислушиваясь, не идет ли уже к нему Инге, он с усилием сунул край плана под планшет. Теперь надо было опять найти нужное место и расположить его прямо под планшетом, чтобы опять не вышло проскачки. К счастью, он с самого начала сунул план в зажим правильным концом. Кто знает, сумел ли бы он довести задуманное до конца без этой маленькой удачи. Впрочем, ему вообще сегодня везло, потому что Инге явно опаздывала - в другой раз Отто бы уже давно довел себя до кипения, представляя на разные лады, чем она, позабыв о нем, занимается там со своим парашютистом. Зато сегодня он был этому только рад.
После небольшой передышки он поточнее приладил план под планшетом, внимательно прицелился - сейчас надо было действовать наверняка, - снова нажал ногой на педаль ручного зажима и, захватив им свободный край листа, рывком покатил кресло прочь от кровати. Лист разорвался с пронзительным хрустом, словно там что-то взорвалось. Отто хорошенько тряхнуло и понесло вперед вместе с креслом, однако он умудрился затормозить за два сантиметра от летящего на него дверного косяка. От непривычного физического напряжения все тело его покрылось холодной испариной и сердце колотилось в груди как пожарный колокол. Что ж, пусть колотится, зато он сумел сделать то, что задумал, и сделал это неплохо. Отто высоко ценил каждую маленькую победу, которую ему удавалось одержать над любым врагом, все равно над каким, потому что она отдаляла победу его главного врага - неизбежно приближающейся смерти.
Впрочем, радоваться было еще рано, следовало сперва убедиться, что план порван в нужном месте. Отто развернулся и посмотрел на зажатый в пюпитре край листа - не стоило даже пытаться вытащить его оттуда, это было выше его сил. От всех этих поворотов и разворотов было трудно дышать, в груди словно застрял острый кусок стекла, но он страшным усилием преодолел удушье и поднес к здоровому глазу кусок плана, оставшийся в зажиме его протеза. Как и следовало ожидать, точность его маневров не была стопроцентной: линия разрыва не полностью соответствовала его замыслу и главная опасная точка довольно четко чернела на оставшемся нетронутым желтоватом островке между косой штриховкой лестницы и параллельными пунктирами подземного коридора.
Ясно понимая, что не стоит и пытаться оторвать такой маленький клочок своим грубым зажимом, Отто сунул рваный край плана в рот и из последних сил заставил себя размолоть зубами этот крошечный кусочек скользкой бумаги за полминуты до того, как со двора донеслась виноватая дробь шагов спешащей к нему дочери.
"Раньше надо было спешить, дорогая! Ты уже опоздала!" - злорадно подумал Отто, быстро въезжая в спальню, где над кроватью болтался прижатый планшетом верхний кусок плана. Его утомленную грудь распирал счастливый смех: почти все было позади, оставалось только выполнить завершающую часть его замысла, лучше
УРИ
"Ты знаешь, мамка, - написал Ури, - я должен признаться, что я уже начинаю по тебе скучать. Для этого понадобилось почти полгода разлуки, а ведь было время, когда я без тебя и дня прожить не мог, чем, впрочем, изрядно тебе докучал. Потому что как раз тогда ты прекрасно могла жить без меня. Ты, конечно, немедленно взовьешься и заявишь, что это беспардонная ложь и такого никогда не было, но признайся, в глубине души ты знаешь, что это святая правда. Я, впрочем, сам не понимаю, зачем я завел этот надрывный разговор, когда хотел всего лишь порадовать тебя тем, что я по тебе скучаю. Наверно затем, чтобы ты не сделала из моего неосторожного признания вывод, будто я намереваюсь все здесь бросить и помчаться к тебе на крыльях сыновней любви. Так что лучше давай сразу уточним - пока все остается по-прежнему и я никуда не собираюсь отсюда уезжать. И, пожалуйста, больше не задавай мне вопроса, насколько мое решение окончательное, - ведь окончательным не случайно называли решение еврейского вопроса, поскольку оно действительно было окончательным. Тогда как всякое решение другого типа всегда можно без особых затруднений заменить на противоположное. Чего я пока - подчеркиваю "ПОКА" - делать не собираюсь. Точка."
Покончив с самой трудной частью письма, Ури откинулся на спинку кресла и стал наблюдать, как во дворе за окном строители настилают крышу на каменную пристройку к свинарнику, которую, говорят, начал строить еще Карл. Начал, да так и бросил недостроенной. Вообще этот таинственный Карл не так уж много тут наследил до того, как исчезнуть - после него, вроде бы, не осталось ничего, кроме нескольких рядов аккуратно уложенных, скрепленных цементом красных камней, разномастного вороха одежды и разрозненных воспоминаний, застрявших в феноменальной памяти бедняги Клауса. Он как-то умудрился ни с кем в деревне даже не познакомиться - ни с любопытными завсегдатаями кабачка "Губертус", ни с любознательными профессоршами их Верхнего Нойбаха.
Странно. Не правда ли, странно? "А впрочем, какое мне до этого дело?" - мысленно пожал плечами Ури и снова взялся за перо.
"Я думаю, что ты должна быть мною довольна, - ты бы меня сейчас просто не узнала. Как написали бы в одном из ваших многословных немецких романов, которые ты заставляла меня читать в детстве: "Куда девался тот нервный раздерганный юнец, с которым мы расстались совсем недавно? Перед нами стоял стройный, уверенный в себе красавец и на все руки мастер, равно способный и на хладнокровное выжидание, и на стремительное действие. " Так вот, без ложной скромности заявляю: этот красавец - я! Можешь судить сама.
Во-первых, я здесь не только ухаживаю за свиньями, но и весьма успешно продвигаюсь к освоению той гражданской профессии, на которую ты меня когда-то безрезультатно нацеливала. Кстати, чтобы тебя не мучил невысказанный, но прозрачно прочитываемый мной вопрос, отвечаю без всякого понуждения: да, она мне платит и платит хорошо, в твердой немецкой валюте, как я того заслуживаю, а я, преодолев ее довольно настойчивое сопротивление, плачу ей за комнату и еду. Ну, а все остальное - наше личное дело, так что можешь успокоиться: я не выступаю тут ни в роли Альфонса, ни в роли влюбленного фраера. Работа моя весьма разнообразна. Я недавно, наконец, закончил кладку стен холодильной комнаты, которую Инге давно мечтала пристроить к своему свинарнику. На прошлой неделе из города приезжали монтажники, которые провели трубы и установили холодильный аппарат. Так что теперь осталось только настелить крышу и мой маленький шедевр будет завершен - я надеюсь, что это произойдет сегодня к концу рабочего дня. Я чувствую, как ты уже готова возразить, что ты вовсе не прочила своему вундеркинду будущее свинопаса или строительного рабочего, но ты просто не дала мне закончить мою нескромную похвальбу.