Ведьма и парашютист
Шрифт:
Очистив от герани окно своей спальни Инге исчезла из поля зрения Ури - наверно, отправилась дальше вдоль стен снимать остальные горшки, которых у нее было не счесть - а он, не выходя из спальни, присел к ее бюро.
"Я уже не помню, мамка, на чем я остановился на предыдущей странице, - размашисто написал он, - но это неважно, я начну сначала. Это будет опять про замок, потому что замок сегодня - мое главное увлечение, если не считать его хозяйки, конечно, - я добавляю это специально, чтобы ты не строила себе иллюзий, что есть надежда меня с нею разлучить. Сейчас, пока я пишу тебе, я все время любуюсь из окна той сосредоточенной грацией, с которой она снимает с крюков висячие горшки герани, упаковывает их, каждый отдельно, в нейлоновые мешки с проколотыми по центру дырочками для дыхания и увозит на тележке в специально для них приспособленный
Ури перечитал написанное, восхитился стройностью изложения и подумал, жалея мать: "Все-таки садист во мне неистребим," - но вычеркивать свой маленький шедевр не стал, а понесся дальше на волне вдохновения.
"Сегодня мы с Вильмой обследовали первый подвальный уровень, в котором имеет смысл приступать к реставрационным работам сразу, как только появятся деньги. Мы прошли через круглый зал, я тебе о нем уже писал раньше, но только теперь я постиг замысел строителя - Вильма приволокла книги с картинками, описывающие подобные хоромы во всей их красе. это нужно видеть, рассказать об этом не хватит слов. По плану у этого зала должен быть двойник на нижнем уровне, который можно было бы назвать подвальным, если бы замок не был построен на крутом склоне. Когда-то давно в нижний зал вела пристойная лестница, но от нее, к сожалению, немного осталось, и вход а зал намертво заложили каменными плитами, так что мы было отчаялись туда попасть. Однако кто-то до нас, видно, уже пробовал туда пробраться, так как сохранившаяся часть лестницы покрыта наспех сколоченным досчатым настилом совсем недавнего происхождения, - я еще не успел выяснить у Инге, кто и для чего его там настелил.
Но сегодня мы, наконец, отыскали отмеченный на плане пунктиром секретный вход, открывающий дорогу из верхнего зала в нижний. Через этот вход мы с большими предосторожностями проникли в короткий коридор, в котором обнаружили две окованные железом двери. Я пишу "обнаружили", потому что у нас на днях произошел небольшой казус: старый инвалид Отто, отец Инге, - хороший фрукт, достойный отдельного письма, - потерял сознание, когда разглядывал новый план замка, и оторвал от него один угол. Мне удалось довольно точно этот угол приклеить, но между разорванными краями осталась маленькая дырочка, которая приходится как раз на секретный вход и скрытый за ним коридор.
При виде этих таинственных дверей Вильма затрепетала как боевой конь при звуке боевой трубы - простишь ли ты мне этот пошлый образ, всплывший неведомо из каких глубин моего подсознания, никогда не знавшего ни одного боевого коня? Вильма уже давно с нетерпением предвкушала торжественный миг, когда она сможет войти в недоступное подземелье под круглым залом, до сих пор отгороженное от мира каменными стенами и обломками лестниц. Судя по разорванному и потому не совсем разборчивому плану там когда-то располагалась семейная сокровищница баронов Губертус по соседству со страшной темницей, куда навеки заточали врагов этого семейства.
Увидев эти две двери Вильма бросилась к первой и начала торопливо подбирать к ней ключ. Дрожащими от возбуждения пальцами она срывала один за другим старинные ключи, нанизанные на стальной обруч, который мы, уходя из кухни, сняли с крюка, вбитого в простенке между окнами. Но как она ни старалась, ни один ключ к этой двери не подошел. Тогда она потребовала, чтобы я побежал бегом за машинным маслом, и я послушно побежал - она вошла в такой транс, что отказать ей было бы преступлением. Но когда я вернулся, она, не желая никому доверить такое важное дело, выхватила у меня флакон и стала по капле вливать масло в замочную скважину собственными изящно наманикюренными профессорскими пальчиками. Однако, упрямый замок, хоть и обильно смазанный,
– Но ведь Инге уверила меня, что на этом обруче есть все ключи!
– обиженно повторяла Вильма, пока я в тысячный раз пытался затолкать в неуступчивую замочную скважину очередного бородатого красавца - я забыл сказать, что каждый ключ являет собой истинное произведение древнего кузнечного искусства. А может, даже ювелирного, суди сама - рисунок прилагаю.
В конце концов мы вынуждены были признать, что несмотря на заверения Инге, ключ от этой двери можно считать потерянным, и направились к другой двери, сомнительную честь отпирать которую Вильма сразу уступила мне. Может быть, именно поэтому уже второй, снятый мною с обруча ключ с легкостью ее открыл и мы с молодецким гиканьем ринулись во тьму, нащупывая дорогу своими маломощными электрическими фонариками.
Очень быстро перед нами опять оказалась лестница, красивым полукругом уходящая вниз в темноту - к счастью, я не слишком сильно разогнался и успел в последнюю минуту притормозить восторженный бег Вильмы, а не то она могла бы запросто сверзиться в неведомую даль. Мы перевели дыхание и начали вглядываться в черный провал у нас под ногами. Лестница и впрямь выглядела многообещающе, однако неясно было, скольких ступенек нехватает, и я, собрав весь свой здравый смысл, уговорил Вильму не ходить вниз без большого керосинового фонаря, который висит у нас в свинарнике. Мы немножко поторговались, кто за ним пойдет, и в конце концов решили идти вместе.
Когда мы выбрались на порог кухни, меня ужасно поразил дневной свет - мои глаза так приспособились к темноте, что мне сначала было трудно воспринять переливы солнечных лучей на устилающем двор ковре из опавших листьях. Черт тебя разберет, мать, - ты всю жизнь жаждала привить мне любовь к европейской культуре, ты двадцать лет выламывала мне руки, приучая держать вилку и нож как следует, ты заставляла меня ходить в оперу, когда мои друзья ходили в цирк, но никогда, никогда ты даже не попыталась рассказать мне про опавшие листья! А как я мог хоть что-нибудь понять про твою ненаглядную Европу, в которой вся культура построена на золотистом шорохе опавших листьев, если я родился в стране, где не бывает листопада?
На этом справедливом упреке я закончу сегодня письмо - даже ты не сможешь назвать его коротким. Я только еще раз повторю, что никакого адреса, кроме ящика в почтовом отделении я тебе пока не дам, потому что терпеть не могу сюрпризов. И не вздумай искать меня по номеру почтового отделения - я выбрал для этой цели городишко подальше отсюда, так что не трудись понапрасну.
И не забудь порадоваться, что твой сын по тебе скучает, такое бывает нечасто.
Твой любимый сын."
Завершив ежемесячное выполнение сыновнего долга Ури опять открыл верхний ящик бюро, на этот раз в поисках конверта. Но сунув руку под бумагу он тут же вспомнил, что конверты лежат отдельно, в специально предназначенном для них отделении, как положено в образцовом немецком хозяйстве, не то, что у его безалаберной матери. Однако прежде, чем закрыть ящик с бумагой, он на миг задержал взгляд на случайно попавшемся под руку опять желтом листе с портретами террористов. К его удивлению это оказался не тот же самый лист, хоть и выглядел он идентичным: фотография Зильке Кранцлер сдвинулась из третьего ряда во второй, а ясновельможный Гюнтер фон Корф занял первое место в левом верхнем углу. "Да у нее тут целая коллекция!" - присвистнул Ури, с любопытством приподнимая пачку бумаги. Под пачкой он нашел еще два листа, - тот, что он видел раньше, и третий, на котором знакомые лица были расположены в ином порядке.
Ури решил, что эти листы должны различаться датами их выхода из печати, но не успел проверить это предположение - прямо над ухом громко зазвонил телефон. Ури сначала не хотел снимать трубку, вряд ли кто-нибудь звонит ему, а Инге предпочитала сама отвечать своим абонентам. Однако телефон продолжал настойчиво трезвонить, а Инге все не появлялась - вероятно она укладывала спать очередную партию гераней и не слышала звонка. Как видно кто-то очень упрямый висел на другом конце провода и не собирался давать отбой. Так что в конце концов Ури нехотя поднял трубку именно в тот момент, когда запыхавшаяся Инге схватила параллельную трубку в кухне.