Ведьма и парашютист
Шрифт:
Из всей этой белиберды я понял только, что старым идиотом Дитер называет не меня, а Отто. Если бы я пересказал Ури всю чушь, которую молол Дитер, он, может, объяснил бы мне, как Отто может влететь в какую-то копеечку, когда он даже ходить не умеет. Но я не стал рассказывать Ури про Дитера, или пришлось бы объяснять, что я забыл дома ключи. А мне не хотелось, чтобы и Ури тоже думал, что у меня голова как дырявая корзина. И про то, что Дитер пинал меня, тоже не хотелось. Тем более, что мне быстро повезло: дождь усилился и Дитеру надоело мокнуть из-за меня. Он последний раз больно ткнул меня сапогом в ухо и припустил к своему велосипеду, а я дождался, когда он уберется, вылез, взял свой велосипед и поехал домой.
Мамка в ту ночь
Конечно, было бы здорово, если бы Ури тоже пошел со мной поиграть. Совсем не потому, что он будет тогда бросать в автомат свои монеты, - сейчас мне это не важно, у меня есть целых пятнадцать марок, у меня так много никогда не было. Просто если я приду в "Губертус" с Ури, я могу не боятся, что туда припрется Дитер-фашист в своих блестящих черных сапогах. Интересно, он помыл свои сапоги после того вечера в карьере, когда он топтался вокруг меня под дождем, так что забрызгал их грязью до самого верха?
Когда я попросил Ури пойти со мной в День Охотника играть на автомате, он сказал, что так далеко вперед он загадывать не может, тем более, что в этот день отгул и у меня, и у фрау Штрайх. Сегодня, когда он зашел в свинарник за фонарем, я хотел ему напомнить, что День Охотника будет завтра, но он от меня отмахнулся и сказал, что завтра будет завтра. А зато сегодня, если я потороплюсь, он поведет меня осматривать замок. Он не велел мне итти через кухню, а потащил мимо рабочих из города ко входу в комнаты Отто. У нас теперь полно чужого народу - входят, выходят, приезжают, уезжают, и я должен все время бегать открывать им ворота. А когда я мимо них прохожу, они толкают друг друга локтями, показывают на меня и смеются. Но сегодня я шел не один, а с Ури, так что пусть смеются сколько влезет, мне на них плевать.
В тот момент, как мы спускались по ступенькам, которые ведут к Отто, кто-то начал громко звонить в звонок у ворот. Я хотел побежать открыть, но Ури меня не пустил. Он сказал, что фрау Инге сама отопрет ворота, потому что она послала нас в ответственную экспедицию и мы не должны отклоняться. Я не успел спросить Ури, что такое "экспедиция", потому что фрау Штрайх выскочила нам навстречу и стала выяснять, что нам надо. Каждый раз, когда я встречаю фрау Штрайх, я не смотрю в ее сторону, чтобы она не догадалась по моим глазам, что я видел, как они смотрели тот фильм. Но она не понимает, в чем дело, и сердится на меня, что я с ней не здороваюсь.
Она и сейчас начала было сердиться, но Ури сказал ей, что она сегодня очень хорошо выглядит, хотя, по-моему, она была такая же уродина, как всегда, - и она от нас отстала. Мы пошли по подземному переходу и я только тут заметил, что Ури кроме фонаря держит в руке большое кольцо с ключами, которое всегда висит в кухне.
– Ты знаешь, что это за ключи?
– спросил он.
Я сказал, что знаю: это ключи, которое всегда висят в кухне. Правильно, сказал Ури, а что кроме этого? Я не мог придумать, что еще, и тогда Ури спросил, трогал ли я когда-нибудь эти ключи? Я подумал и сказал, что я их трогаю каждый раз, когда вытираю пыль в кухне.
– А ты их считал?
– спросил Ури.
– Зачем их считать?
– удивился я.
– Я и так знаю, сколько их.
– Ну, и сколько их?
– спросил Ури.
– Тринадцать.
– быстро сказал я, потому что знал точно.
– Тринадцать, говоришь?
– переспросил Ури и остановился. Мы как раз дошли до того места, где от подземного перехода ответвляется коридор в круглый зал.
– Давай-ка пересчитаем.
И мы стали считать. Но сколько мы ни пересчитывали, у нас получалось двенадцать. Мне стало очень обидно, потому что я точно знал, что на кольце тринадцать ключей. Это не то, чтобы я
Мне стало так обидно, что я захотел тут же пойти к фрау Инге, - пусть она подтвердит, что она всегда называет их "чертова дюжина красавцев". Но Ури не пустил меня к фрау Инге, он сказал:
– Мы поговорим с ней потом. А сейчас пошли в зал, а не то скоро стемнеет и я не смогу показать тебе что-то интересное.
И мы пошли по коридору в круглый зал, - туда, где лестница вниз, из которого мы с Карлом выкатывали когда-то камни для постройки. Даже наш старый настил остался там, где мы его настелили: хоть никто больше им не пользовался, но никто его оттуда не убрал. Когда я сказал об этом Ури, он громко свистнул и засмеялся:
– Ах, так вот для чего этот настил!
Потом он посмотрел на меня как-то странно, схватил меня за волосы своей большой лапой и притянул меня поближе, но не больно, не так, как мамка, когда хочет меня проучить.
– Скажи, еще много секретов у тебя есть?
Я не знал, что сказать, и спросил у него, что такое секреты. Он объяснил, что секрет - это если я знаю что-нибудь такое, чего нельзя рассказывать другим. Тогда я стал вспоминать, какие такие вещи я знаю, про которые никому нельзя рассказывать. И оказалось, что таких вещей полно. Я, например, знаю про подземный ход, и про то, как Отто велел мне вызвать скорую помощь, а сам думал, что приедет полиция, и про то, что мы с Дитером-фашистом ехали в том вагоне, из которого Ури выпрыгнул на парашюте, и про то, какой фильм смотрели Отто и фрау Штрайх, когда думали, что никого нет дома, и про то, как Дитер-фашист наступал мне сапогами на лицо. Я только раньше не знал, что это секреты. И еще мне было непонятно, когда считается секрет - когда его знаю только я? Вот Дитер-фашист, например, тоже знает, что мы ехали в том поезде, так это считается секрет или нет?
Тут Ури зажег керосиновый фонарь, который мы принесли с собой, и начал светить мне в лицо:
– Я вижу, у тебя оказалось много секретов!
– засмеялся он.
– Если ты уже все пересчитал, идем дальше! Вот тебе фонарик и пошли.
Я не стал спорить, взял у него электрический фонарик и прошел вслед за Ури под низкой аркой в узкий простенок, который никуда не вел. То-есть я раньше думал, что он никуда не ведет, но Ури подвел меня к кирпичной стенке и спросил, что это. Я сказал: кирпичная стенка! "Стенка, говоришь?" - сказал Ури с сомнением, поднес фонарь поближе к стенке и нажал ладонью на один кирпич. И тут весь кусок стенки направо от кирпича вдруг заскрипел и двинулся на нас. Я так испугался, что попятился и чуть не упал, но тут стенка остановилась и стала тихонько поворачиваться, открывая за собой совершенно черную пустоту, из которой на нас пахнуло противным гнилым запахом, каким иногда воняет из пасти Ральфа, когда он зевает.
– Видишь, это совсем не стенка, а дверь!
– сказал Ури и вошел в черный проем, а я остался снаружи, потому что мне было как-то боязно туда идти - а вдруг эта дверь сама закроется и опять превратиться в стенку? И мы навсегда останемся там в вонючей темноте. Ури обернулся и посмотрел на меня:
– Не дрефь, Клаус! Я умею открывать эту дверь изнутри.
Он протянул руку куда-то влево, дверь повернулась обратно и с тихим скрипом сошлась со стеной. Ури исчез и я остался один в пустом простенке, который никуда не вел. И тогда я закричал-завопил-завыл так громко, что стена опять разошлась и вернула мне Ури вместе с запахом зевоты Ральфа. Ури смеясь выглянул из проема, схватил меня за рукав и потащил за собой прямо к Ральфу в пасть: