Ведьма на Иордане
Шрифт:
— Вот тут жмет, — объяснил он, указывая на подмышки. — Нельзя ли как-то исправить?
— Почему нельзя? — портной соскочил со стола, на котором он восседал, словно царь на троне, два раза обошел вокруг Янкла, потрогал там, потянул здесь и решительно приказал: — Снимай-ка сюртучок. Сейчас наладим.
— А сколько времени это займет? — поинтересовался Янкл. Ему не хотелось оставаться в маленькой и душной каморке портного.
— Полстраницы Талмуда, — ответил портной, взбираясь на стол. — Без Тойсфос.
— Но
— Конечно, с Раши! — не удивился портной, беря в руки ножницы. — Кто же учит Талмуд без Раши?
Янкл еще раз улыбнулся, подошел к полке, где в беспорядке были сложены замусоленные тома, выбрал трактат, который проходил по вечерам в ешиве, и принялся за чтение. Учеба шла плохо, разные мысли мешали сосредоточиться. Но он упорно отгонял их, пока не поймал смысл рассуждений и не окунулся в привычный мир дискуссии. Не успел Янкл как следует понять, в чем именно состоит смысл возражения Рейш Лакиша ребе Йоханану, как портной соскочил со стола.
— Готово! — он протянул Янклу сюртук. — Ну-ка, примерь.
Янкл вернул Талмуд на полку, надел сюртук и застегнул его на все пуговицы. Под мышками не жало. Он выпрямился, потом согнул плечи, снова выпрямился — сюртук не мешал движениям и не беспокоил. Янкл вообще перестал его чувствовать, как не замечают старую, обмявшуюся по телу одежду.
«Значит, — думал он по дороге домой, — Мирьям сделала это специально. — Я-то считал, что она не переделывает сюртук потому, что его невозможно починить. А она просто издевалась надо мной, хотела подчинить своей воле, унизить, растоптать».
Злость поднялась из глубины его сердца и ударила в голову. Он в бешенстве оторвал от ствола ветку вяза, растущего у дороги, и швырнул на землю. Не успокоившись, поднял ветку и разломал ее на мелкие кусочки, царапая пальцы, разрезая их об острые углы на разломах.
Мир несправедлив, а люди жестоки и беспощадны. Он, Янкл, не заслуживал такого отношения, он хотел быть открытым и честным, но разве можно в таком мире и с такими евреями оставаться мягким и добродушным? И если жизнь требует бессердечности, он станет бессердечным. Иначе не выстоять.
После осенних праздников судьба вдруг показала Янклу новое лицо, выкинув одно из своих сумасшедших коленец. Как-то утром, когда Янкл любовно строгал ножку для стула, дверь его домика задрожала от ударов. Недоумевая, кто бы это мог быть, Янкл отодвинул щеколду.
На крыльце стоял небольшого роста поляк, плечистый, чисто выбритый, в поношенном, явно с чужого плеча, когда-то роскошном черном камзоле и картузе с лаковым козырьком. Губы его слегка кривились в презрительной улыбке.
— Ты Янкель-плотник?
— Я столяр.
— Какая на хрен разница, столяр, плотник. Стулья ты делаешь?
— Делаю.
— Я управитель пана Ольшевского. Слыхал о таком?
— Конечно, слыхал.
Кто в Хрубешуве
— Пан Ольшевский женит трех гайдуков. Для свадьбы нужно срочно изготовить пятьдесят стульев и табуреток. Сделаешь за неделю?
— За неделю не сделаю.
— А за две?
— Могу успеть.
— «Бедные гайдуки, — подумал Янкл. — Им приходится покрывать подвенечной фатой панские шалости».
— Покажи товар, — управляющий отодвинул рукой Янкла так, словно он был куском дерева, и прошел в дом. — А это у тебя откуда?! — изумленно спросил он, уставясь на комод.
— Сделал, — пожал плечами Янкл.
— Не ври, — строго приказал управляющий. — Признавайся, откуда добыл комод.
— Да говорю, сам сделал. Не видите разве, его в дверь протащить нельзя.
— Верно, — управляющий посмотрел на Янкла с удивлением. — Кто же тебя научил такую мебель строить?
— Мастер Ганс из Данцига.
— Вот что, — вдруг заторопился управляющий. — Сиди дома, жди. Чтоб ни шагу на улицу. Я скоро вернусь с паном Ольшевским.
Он вышел из дома и плотно притворил за собой дверь. Янкл и так не собирался никуда уходить, поэтому вернулся к своей работе, размышляя, как лучше себя вести с паном.
Пан появился через два часа. Янкл издали услышал топот копыт множества лошадей и вышел на крыльцо. Ольшевский лихо осадил коня и, соскочив на землю, легко взбежал на крыльцо. Был он небольшого роста, плотный, но не полный, весь подобранный, аккуратный и упругий, словно гуттаперчевый шарик на резинке. Воротник его роскошного, скроенного на военный лад камзола из дорогого сукна на белой шелковой подкладке сверкал золотом. Золотом же отливала рукоятка сабли. За ним следовала свита из свирепого вида гайдуков с аршинными усами, вооруженных саблями и ружьями.
— Показывай, — бросил Ольшевский.
Янкл отворил дверь, пан вкатился в дом и несколько минут разглядывал комод.
— А стекол почему нет?
— В Хрубешув не завозят такие стекла, нужно выписывать из Варшавы или Берлина.
— Выпишем.
Ольшевский подошел к комоду, несколько раз открыл и закрыл дверцу.
— Не знаю, еврей, как тебе в голову пришло сделать такую вещь, — словно размышляя вслух, произнес пан. — У меня в доме стоит точно такой комод. Мне он достался от деда. Фамильная, старинная мебель. Только сгнила совсем, а починить некому. Возьмешься?