Ведьмы цвета мака
Шрифт:
— Ещё не хватало, чтобы ТЫ за нас думала! Я мужчина! И я не желаю, чтобы за меня решала женщина!
Вадик нервно расхаживал по ванной.
— Ты боишься из-за денег?
— Нет.
Вадик завыл, бросился на пол и начал кататься из стороны в сторону.
— Вадик, что с тобой?
— Уходи, уходи. Я никчёмный человечишка. Таракан! Я всегда ошибаюсь в людях.
— Вадичка, всё устроится.
— Я гадкое насекомое! У меня больная печень и больные нервы. Зачем я тебе?
— Вчера ты был таким нежным, заботливым, ты гладил мой животик и слушал его. Помнишь?
— Животик! Ты же животное. И любовь твоя животная! Я не могу смотреть
— Я люблю тебя.
— Но ты меня не загонишь под каблук, так и знай, не загонишь! Проклятая нищета! Ненавижу её и тебя вместе с ней! Ну, скажи на милость, что мы будем делать с ребёнком? Мы сами голодные, убогие оборванцы!
— Я могу сделать аборт.
— Нет, ты моя, и ребёнок мой, это моя плоть и кровь. Умойся на кухне и уходи домой, вечером я тебе позвоню. Если ты меня сейчас ослушаешься, я тебя брошу.
— Вадик!
— Ты меня слышала, Наташа, уходи. Я сейчас не контролирую себя. Мне нужно побыть одному, как ты не понимаешь!
Вадик засунул голову под воду и долго о чём-то думал, его глаза темнели, а дыхание делалось всё более прерывистым. Он отхаркнулся, и зелёный сгусток заблестел на эмали раковины, похожий на линялый плод Наташиного чрева, который туда запихала неведомая сила, и теперь он должен растить детей, которые будут сраться, мазаться соплями и требовать внимания, и никогда он не станет великим, там, где живут эти гнойные комочки — алчные, крикливые, взбалмошные, больше никому нет места, вся жизнь принадлежит им, подстроенная под них, и они могут барабанить в ночь своим плачем и требовать, чтобы ты выдрал себя из сна и занялся газами, собравшимися внизу их маленьких животов.
Света шла по городу. Она не обращала внимания на проходивших мимо людей, а ещё вчера ей так нравилось разглядывать их лица и одежду. В Москве причёски другие, обувь другая, запахи другие. Светлана подошла к книжной лавке, взяла в руки сборник под названием «Шесть тысяч бухгалтерских проводок в таблицах перехода к новому плану счетов».
— Этот не берите, — сказал продавец, похожий на общипанную курицу.
— Почему? — поинтересовалась Светлана.
— Потому что ЭТО для продвинутых, — сверкнул он стеклянным глазом.
— А я продвинутая и есть, — сказала девушка и протянула деньги.
Продавец безучастно взял скомканные бумажки и принялся приплясывать под музыку, несущуюся из колонок белого вагончика с надписью «Шаурма, Хот-доги, Куры-гриль, Пицца».
Света подошла к вагончику и купила курицу. Зло смотря на продавца, она с жадностью поедала птицу, получая полное моральное превосходство над обидчиком, посмевшим усмотреть в ней бухгалтерского несмышлёныша.
Марина сидела за столом и следила за танцем умирающей розы, её лепестки опадали, а движения делались всё прозрачнее и прозрачнее. Наконец слетел последний лепесток. Марина вспомнила о Мише — о его русых рассыпчатых волосах, о руках с разбегающимися ручейками вен, о голосе, гудящем колоколом в деревенской церквушке. И вдруг она поняла, что всё это в прошлом, в прошлом звонки — раз в три дня, встречи — раз в неделю. Марину это оскорбляло, но она всё надеялась, что рано или поздно он заметит её, заметит по-настоящему. Она пыталась добиться любви, насилуя Михаила заботой и лаской, а где это видано, чтобы мужчине нравилось быть целью,
Около недели назад она пришла к Мише раньше договоренного времени и нашла в его квартире толстую девушку. Держа швабру в правой руке, она орала в неё, как в микрофон. По телевизору шёл концерт Аллы Пугачёвой — сидя нахохлившимся воробьём на краю сцены, она пела своим непредсказуемым голосом. Вскормленный же на парном молоке голос девицы был густ, а отсутствие музыкального слуха лишало его какой бы то ни было сдержанности. Крича, энергически двигая бровями, руками и ногами, она трясла космами и шваброй так, что Марина, переступив порог комнаты, сразу же получила десант грязных капель, высадившийся на её светлый костюм. От гнева став цвета варёной свеклы, Марина ринулась к ничего не видящей девице и хорошенько дёрнула её за волосы. Инна остановилась, её голос повис оборванной радугой, по которой бегали капли.
— Вы кто?
— А ты кто?
— Я Инна — уборщица.
— Ну вот и убирайся, а не тряси грязной тряпкой и своими волосами.
— Извините.
— Брось швабру и иди за мной. Тоже мне, Ла Скала!
Девушка опустила «микрофон» и проследовала с аренды своего триумфа в кухню. Марина сердито озиралась по сторонам.
— Сначала надо везде пыль протереть, плиту химикатами вымыть, но так, чтобы в воздух не летели. — Марина резко придвинула лицо к Инне, та страдальчески потупилась в пол. Марина, вытолкав её из кухни, завела в ванную, достала из-под унитаза тряпку.
— Этой только сверху протирать, внутрь не лазить. Понятно?
Потом она потащила её в комнаты. В тот момент, когда вернулся Михаил, Инна записывала под диктовку Марины памятку о том, как надо убираться, — это был четвёртый лист бисерного почерка.
— Девочки, вы что?
— Ничего, — сказала Марина и закрыла дверь. Смигивая слёзы, Инна не смотрела на Михаила.
Когда через час он вышел из ванной, Марина, одиноко царствуя на кухне, жарила блины.
— А что с Инной случилось?
— Ничего, милый, я просто учила, как надо вести хозяйство.
— Ты, пожалуйста, её не обижай. Она дочь маминой подруги, а мама, непризнанная поэтесса, дама весьма чувствительная. Не успеешь оглянуться, она тут как тут.
— Вот и отлично, давно хотела с ней познакомиться.
— Марина, не рановато ли чувствуешь себя хозяйкой?
— Я что-то делаю не так?
— Ну, ты девушку до слёз довела, а она у меня пять лет работает, и я всегда был ею доволен.
— А я нет.
— Но это не твой дом!
— Сама знаю! — Марина швырнула сковородкой с блином. Михаил успел пригнуться, так что блин прилип к стене. Он машинально снял его.
— Ну, это уж слишком. Убирайся, истеричка чёртова!
— Ну, вот и отлично!
Она быстро оделась и выбежала на улицу…
Марина полила розу, подула на её голый стебель.
— Хочу, чтобы ты ожила! — Марина села за стол, достала бухгалтерский отчёт, принесённый Ириной. Со скукой перебрав листы, поскорее отложила папку, заперла дверь, задёрнула шторы. Перекрестившись, Марина раскрыла врата сейфа. Женщине показалось, что оттуда на неё кто-то смотрит — снисходительно, как глядят опытные кокетки, которые зовут и предостерегают, так и эти стопки человеческих иллюзий отдавались в руки и брали всё существо, потрошили его и смеялись под раскинутыми наружу кишками и надеждами. Марина глубоко вздохнула, потянулась к сумке, но в этот момент раздался телефонный звонок, где-то в горле забилось сердце.