Ведьмы цвета мака
Шрифт:
— Вкусно?
— А ты попробуй.
Марина последовала его примеру, нёбо заколол вкус ржаных зёрен, смешанный с лимоном. Марина засмеялась:
— А тебе сколько лет?
— Сорок.
— Взрослый уже. А это что?
— Камень. Привёз из Сибири.
— Красивый! А что ты там делал?
— Работал.
— Расскажи про Сибирь.
— Сибирь. Я её всю объездил. Природа там поразительная. Где-то непроходимые леса, они словно лавиной несутся по земле, сметая всё на своём пути, а где-то жидкие, словно выщипанные брови у модницы, деревца. А мох — зелёно-синий, сверху белые камешки, под ногами похрустывает, иногда пищит. Мы жили в метах нефтедобычи, где довольно часто случаются газовые выбросы, и вообще воздух разреженный, люди быстрее устают, а дети медленнее развиваются. Не знаю, что произошло, ведь Машенька родилась в Москве. Может быть, это из-за Любы? Она у меня нервная. Давай лучше чай
— А какой ты меня впервые увидел?
— Ты была растерянной, с глазами маленькой девочки. И я почему-то подумал, что от этой женщины я хотел бы иметь детей.
Марина покраснела и засунула в рот целый кусок чёрного хлеба.
— Что с тобой?
— Ничего. Расскажи ещё что-нибудь.
— Что?
— Всё равно, мне нравится тебя слушать.
— Ты очень молоденькая, поэтому не помнишь времена перестройки. В 95-96-м годах люди испортились. Мы уже в Москве жили, в Сибирь я только в командировки ездил. Раньше там автобусы были бесплатные, любой тебя накормит, напоит, за грибами, за клюквой я на вертолёте летал. И какие это были грибы! Под их шляпками, как под зонтом, можно было от дождя укрыться. А мёд… Однажды мы с моим другом Ильёй — он, к сожалению, потом в Америку уехал, сейчас живёт где-то в Айдахо — отправились на хоту на медведей. Ну, как и полагается русскому человеку, заблудились. Если бы не старик-медовик, нам бы пришлось в лесу ночевать. Сморщенный такой старичок, настоящий хоббит, уши волосатые, ходит босиком, а глаза добрые. У него в доме даже соли не было, он нас водкой угощал, а закусывали мы мёдом. Мёд был прозрачный, ароматный, и казалось, звенит от собственной сладости. Напился я основательно, пришлось, чтобы протрезветь, в речку лечь. Поток ледяной, ершистый, лежу, через меня вода журчит, сверху колют звёзды, воздух холодный, но как будто маслянистый. Мне тогда показалось, что моя душа, как облако, из меня поднялась и понеслась над землёй. Смотрит на жизнь с её мерным дыханием, с огнями городов, с бессмыслицей и высшим разумом. И земля наша маленькая и такая понятная. В ту ночь я придумал формулу жизни. Мы рождаемся цельными и монолитными, только каждая прожитая минута нас засоряет и опустошает, и задача приличного человека опять стать маленьким и чистым. Я тогда за полчаса превратился в младенца. Но вдруг… Вдруг я слышу рёв медведя. Душа моя в меня сразу же вернулась и самым предательским образом скрылась в пятки. Лежу я в потоке, зубами клацаю, весь посинел от страха, лежу и думаю: дёрнусь, он меня и сожрёт, от нечего делать. В общем, пробыл я в воде с полчаса, пока он там какие-то коренья выковыривал.
Пеструша уснул и видел африканские сны с жёлтыми в кофейных зёрнах жирафами, со слонами, на чьих ушах, как на качелях, приятно покачиваться. Марина провела пальцем по клетке. Птица встрепенулась и недовольно сказала:
— Слоны приносят счастье.
Сердце не слушалось и стучало часто, и сильной быть совсем расхотелось.
Глава 17
Света подошла к ателье. Массивная, обшарпанная дверь навалилась на неё тяжестью предстоящей встречи, которую она так долго ждала и слова которой так часто повторяла. Ей казалось, что ещё несколько ступеней, и она упадёт в обморок, руки тряслись, отказываясь слушаться хозяйку. Ей было противно от собственной беспомощности — в конце концов, человек она или тварь дрожащая? Полночи она читала «Преступление и наказание», и теперь в своём сморщенном пальтишке, съехавшей набок шапке, стоптанных, престарелых ботинках она походила сразу на всех униженных и оскорблённых, и Акакий Акакиевич, и Митенька, и Сонечка Мармеладова возродились из мёртвых душ и восстали в Светином протесте против ущербности и несправедливости жизни.
В последний раз она остановилась, волнение натянуло до предела её нервы. Света рванула рукой, позвонила. Дверь, как в сказке, отворилась медленно и многозначительно, пытаясь на что-то намекнуть. Перед ней была просторная комната, сплошь заставленная машинками, издающими монотонный стрекот, казалось, что сами машины управляют портнихами, превращая их в продолжение собственной бездушной механичности, но, как только ноздри женщин прикоснулись к свежему воздуху, они подняли головы и уставили на Свету живые глаза, полные женского любопытства. От смущения девушка покраснела и утино перевалилась с одной ноги на другую.
Около окна стояла высокая рыжеволосая девушка. У неё были грустные глаза, она смотрела на Свету, словно прося помощи.
Наташа медленно перевела взгляд на кальку, склонилась над рабочим столом и дочертила линию. Через секунду она, отложив своё занятие, двинулась навстречу незнакомке. Когда Наташа шла, забавно
— Что бы вы хотели? — спросила Наташа, — Чёрт! — Она зацепилась за булавку на манекене.
— Юбку.
Света подошла к Наташе, она хромала сильнее, чем обычно.
— Вообще-то сейчас мы не берём частные заказы, швеи очень заняты.
— Жаль… — Света помогла Наташе отделаться от назойливого манекена.
— Спасибо.
— У меня скоро день рождения, хотела сделать себе подарок, — тихо сказала Светлана, сделав лёгкое движение по направлению к двери, но Наташа удержала её, и сквозь перламутровую помаду проступило подобие заинтересованности.
— Подождите. Я поговорю с директором, но она будет чуть позже.
— Спасибо.
Света замолчала, Наташа внимательно посмотрела на неё.
— Мы с вами никогда раньше не виделись?
— Не думаю, я живу в Хабаровске.
— Далеко, — Наташа продолжала смотреть на Свету, — странно, но у меня полное ощущение, что мы с вами где-то встречались.
— Не может быть.
— У вас есть выкройка или образец?
— Нет.
— Ладно, приходите завтра.
У Светы закружилась голова, и она, чтобы не потерять равновесие, схватилась за манекен. Булавка впилась в руку. Светлана вскрикнула и поднесла палец к губам.
— Подождите, я сейчас.
Наташа зашла к тёте в кабинет и попыталась достать из стола пузырёк с духами. От сырости дерево разбухло, и ящик пошёл вкривь. Полетела мелкая труха. Наташа дёрнула ещё раз, ящик не поддался, тогда она нагнулась и увидела в щёлочку пистолет. Она задвинула ящик внутрь, подёргала им в разные стороны, чтобы вернуть в правильное положение, и ещё раз выдвинула. Наташа провела рукой по пистолету, его холодное тело было бесстрастно, и от него веяло абсолютной свободой. Девушка перевела взгляд на портрет Марины. Владлен смог придать ему удивительное сходство, хорошо очерченный подбородок был вздёрнут, глаза смотрели решительно, губы сложились в улыбку, волнуемый ветром плащ, чуть приподнятые плечи, всё это стремилось вперёд, к сдаче двухсот шерстяных пальто на толстой подкладке. Луч солнца упал на холст, образовывая над головой Марины светозарный нимб. Наташа взвела курок и нацелилась в портрет, побледнев, резко положила оружие в стол.
Когда Наташа вернулась в зал, Света так и стояла неподвижно с поднятым вверх пальцем. Наташа была абсолютно уверена, что они где-то виделись, такие лица, как у этой провинциальной девушки, не забываются. Наташа, продолжая разглядывать её, спрыснула ранку духами. Света с отвращением вдохнула аромат, чуть качнулась.
— Вам нехорошо? — спросила Наташа. — Присядьте.
— Я лучше в другой раз.
Девушка выбежала из ателье, а Наташа долго смотрела ей вслед.
Весь оставшийся вечер Светлана бродила по городу, каждая минута несла его в ночь, когда зажгутся огни, от которых станет прохладней и жизнь уснёт в ожидании рассвета. Река под мостом текла и звала куда-то вдаль, где спокойно и безмятежно, где нет ни радостей, ни горя. Сверху смотрел рекламный щит, он убеждал, что надо пить соки только его марки. Света верила и не верила, но денег на сок было жалко, поэтому она купила бутылку пива и залпом, давясь пеной и газом, выпила её. Девушке показалось, что её надули, сделалось больно. Через некоторое время она двинулась дальше по набережной. Света шла и думала, что Москва пересекает всю вселенную своими бесконечными дорогами и, конечно, Волгоград не самый длинный город в мире. Пиво поднялось пьяным туманом, и она успокоилась, потом купила ещё пива, бутылка быстро опустела и поплыла, бултыхаясь на ребристых волнах реки. Свете стало противно от предательства памяти мамы, от забвения собственных обид, и она начала проигрывать, вспоминая в мельчайших деталях сцену, когда мама уронила утюг. Наконец голову сдавило, душа начала рваться, а руки опять задрожали.
Света, ничего не видя перед собой, кроме плаката, предлагающего соки только его марки, тупо сказала:
— Коррида — это бой быка и человека, месть — это бой совести и оскорблённой гордости.
Светлана посмотрела в омут воды, где метались облака, готовые обрушиться на город тяжёлым плачем, потом засмеялась от собственных высокопарных слов и всё-таки купила пакет сока.
Утром следующего дня Марина, обгоняемая своей улыбкой, вошла, нет, ворвалась в зал. Она сильно взбила волосы, так что теперь её голова походила на торт, облепленный безе. Шаткая походка, вывернутый наизнанку взгляд и алые щёки сообщали, что на неё обрушилось счастье, и она всеми силами пытается вылезти из-под обломков своего хилого, съехавшего с рельс разума.