Ведьмы и ведовство: Из истории борьбы церкви с еретическими движениями. XV-XVII веков
Шрифт:
Сказки про оборотней тоже нашли себе место в душеспасительных повествованиях Цезария. Дьявол у него скидывается и лошадью, и быком, и кошкой, и собакой, и медведем, и обезьяной, и вороном, и ястребом, и жабой. Но главные свои подвиги он все же производит под личиной человека. Смотря по своей цели он принимает в Цезариевых рассказах самый различный образ: то он является неуклюжим мужиком, то фронтовым солдатом, то арапом, то священником, то легкого поведения девицей и т. д. Впрочем, замечает по этому поводу Цезарий, чем бы он ни являлся, спины у него обыкновенно не бывает. Это известно твердо. Так говорила, между прочим, одна девушка, к которой повадился наведываться дьявол. Ей показалось странно, что он от нее всегда уходит, пятясь задом, и она его спросила, как это надо понимать. Licet corpora humana nobis assumamus, dorsa tamen non habemus [22] — так объяснил свое поведение вежливый гость. Поясним, со своей стороны, и мы, что эту особенность строения Цезариев бес делит с германскими лешими, которые тоже внутри оказывались пусты, «как дерево с дуплом или как квашня».
22
Хоть мы и принимаем человеческий вид, но спины у нас нет.
С небожителями античной и германской мифологии Цезариевых бесов сближает их способность нисколько не стесняться «тяжелою природой человеческого тела». Как Вотановы служительницы, валькирии, переносили тела павших героев в светлую обитель Валгаллы, так бесы у Цезария постоянно подхватывают
В Газельте, городе Утрехтской епархии, некая презренная женщина однажды, став на бочку и прыгнув с нее задом, так сказала: «Я прыгаю теперь из–под власти Божией под власть сатаны». Дьявол ее сейчас же подхватил, поднял на воздух и на глазах у многих как в городе, так и за городом, понес выше лесов туда, откуда она и до сего дня не вернулась.
Но бес подхватывает людей на воздух не только в тех случаях, когда он является орудием небесного правосудия. Тот дьявол, который в виде быка напал на звонаря из города Амеля, языком взбросил его себе на спину и уволок на зубцы башни в Изенбурге, сделал все это, чтобы страхом принудить этого благочестивого человека поклониться себе, как Богу. И дьявол в образе женщины, который обнял сёстского кабатчика Генриха Гемму, взвился с ним на воздух и так его там стиснул, что тот стал чахнуть и через год скончался, отнюдь не карал Генриха за грехи: напротив, он действовал из мести за то, что Генрих не поддался его соблазнам и не хотел отвечать на его любовь.
И здесь опять Цезариевы бесы выдают свое происхождение. Подобно языческим богам и полубожественным существам, они свободно вступают в любовные сношения с земными обитателями и даже производят от них потомство. Ut quid ergo exigis carnale coniugium, quod naturae tuae dignoscitur esse contrarium? — спрашивает в одном из Цеза–риевых рассказов девушка своего жениха, услышав от него признание, что он не кто иной, как дьявол. Tu tantum mihi consenti, отвечает тот, nihil aliud a te nisi copulae consensum require И целым рядом рассказов Цезарий подтверждает, что бес был прав, что он может быть женщине настоящим мужем и что мужчине он может быть настоящею женою. Само собой разумеется, однако, что тут не остается и следа от светлого тона, в котором мифология повествовала про земные привязанности богов и полубогов. Если кого Цезариев бес тут напоминает, то лишь того же безобразного и навязчивого фавна, с которым, как мы заметили, он схож и по портретам. Бес бесконечно похотлив, и, овладев раз женщиной, он не дает уж ей покоя. Все связи с ним кончаются для людей пагубно, если несчастная жертва беса вовремя не припадает к стопам церкви. Опасность грозит при этом и окружающим. У боннского священника Арнольда из прихода св. Ремигия, рассказывает Цезарий, была красавица дочка, которую он берег как зеницу ока и, уходя, всегда накрепко запирал в светелке «из–за молодых людей, особенно из–за боннских каноников». К скучавшей девушке пробрался бес в виде любезного кавалера и склонил ее на грех. Связь эта быстро извела несчастную: она стала сохнуть, расстраиваться умом и наконец во всем отцу призналась. Отец немедленно отправил ее подальше от дому, на другой берег Рейна. Бес, явившись и не найдя своей возлюбленной, набросился на самого священника: «Дрянной попишко, зачем ты увез у меня жену? Себе на горе ты это сделал!» При этом он так ударил бедного священника в грудь, что у того кровь хлынула горлом и он на третий день отдал Богу душу. Так переносил Цезарий на церковный фон старую мифологию с прибавкой кое–чего из той области нервной патологии, исследование которой доставило позднее такую славу Шарко и его школе.
Но, говоря про то искусство, с которым Цезарий комбинирует в своих рассказах самые разнородные элементы, мы отдаем лишь должную дань его художественному вкусу и вовсе не хотим сказать, чтобы Цезарий сознательно перерабатывал народные поверья в нужные для него формы. Напротив, главный интерес Dialogue Miraculorum в том и состоит, что для самого автора рассказы его являлись уже действительными событиями и притом не отдаленного, а недавнего прошлого. Рыцарь Гергард после многолетней безвестной отлучки вдруг возвращается на спине беса из дальней Индии домой в ту самую минуту, как верная его супруга принимает у себя нового жениха, которому она не может дольше отказывать в согласии на брак. История литературы, конечно, вправе видеть здесь лишь средневековый вариант гомеровского рассказа о Пенелопе. Но для Цезария все это произошло вовсе не так давно и совсем недалеко от Гейстербаха. «Внуки этого рыцаря до сих пор обитают в родном их городе Голенбах, и в городе редкий человек не знает этого происшествия». Так засвидетельствованы у Цезария и другие его рассказы. Про рыцаря Фалькенштейна Цезарий слышал от другого Цезария, прюмского аббата, у которого Фалькенштейн состоял в свое время на службе. Цезарий называет по имени и чернокнижника, вызвавшего к Фалькенштейну дьявола: то был маг Филипп, слава которого гремела тогда по всему Рейну. Про бесов на шлейфе майнцской щеголихи Цезарию рассказывал один почтенный майнцский обыватель. Иное же записано Цезарием и прямо со слов людей, которым самим пришлось побывать у черта в лапах. «Бог мне свидетель, — пишет Цезарий в предисловии, — в книге моей нет ни одного измышленного происшествия. Если же что на деле произошло не так, как у меня написано, то пусть за это отвечают те, кто мне это передавал». И все, что мы знаем о характере Цезария, заставляет нас верить искренности такого заявления. Кое–что, конечно, в Цеза–риевой книге все–таки надо относить на долю «благочестивого вымысла», который вовсе не считался предосудительною вещью среди монахов, делившихся с Цезарием известными им чудесами. Но роль вымысла при этом никак не следует преувеличивать. Дети деревни, в которой не иссяк еще тогда родник первобытного поэтического творчества, и в то же время прилежные чтецы бревиария, исполненного чудесными рассказами о пустынножителях Востока, Цезарий и его собратья сами для себя проводили границу истины и сказки, возможного и невозможного совсем не там, где мы ее сейчас проводим. Книга Цезария — отзвук стоустой монастырской молвы. А всякому известно, с какою быстротою в легковерной среде молвой создаются самые невероятные рассказы, причем сознательного обманщика напрасно было бы искать.
Среди легенд, которые путем такого коллективного творчества перерабатывались для современников Цезария в aliqua ex his, quae nostris temporibus miraculose gesta sunt et quotidie fiunt [23] , особого нашего внимания заслуживают еще рассказы о договорах с сатаной. Литературная история этой темы хорошо изучена. В конкретный образ подобный договор был облечен впервые восточною фантазией еще в V столетии по Р. X. Современное бл. Августину малоазиатское сказание о чудесах Василия Великого передает нам следующую легенду. Один раб влюбился в сенаторскую дочь. Чтобы достичь цели своих желаний, он обратился к заклинателю. Тот ночью привел его к заброшенной языческой могиле, куда был вызван и дьявол. Дьявол обещал рабу свое содействие при условии, что он письменно отречется от Христа и св. крещения и признает его, дьявола, своим истинным владыкою. С помощью нечистой силы раб после этого получил все, чего хотел. Но муки совести заставили его покаяться в своем грехе Василию Великому. Рассказ кончается сценой, как по горячей молитве святого грешник был прощен: грамота, содержавшая преступное отречение от Бога, упала с неба к ногам епископа, который тут же ее и уничтожил. На Западе особым успехом пользовалась другая, тоже греческая, версия этой легенды, где действие переносится во времена императора Юстиниана и где героем является несправедливо оклеветанный епископский эконом Теофил. Грешник спасается здесь прямым заступничеством Пресвятой Девы. В западной литературе сказание о Теофиле мы находим впервые у Павла Диакона (VIII век). Затем оно было переложено в стихи
23
Кое–что из того, что произошло чудесным образом в наши дни и ежедневно происходит.
защиту. Один аббат из Моримунды, рассказывает Цеза–рий, во дни своей юности был студентом в Париже. «Будучи туп умом и слаб памятью, так что ему донельзя трудно было что–нибудь понять или запомнить, он был для всех посмешищем и всеми почитался за идиота. От этого он начал приходить в смущение, и сердце его терзалось жестокою печалью. Однажды ему случилось прихворнуть, и вот к нему является сатана и говорит: Vis mini facere hominium, et ego tibi dabo scientiam omnium litterarum [24] . Услышав это, юноша затрепетал и на соблазны дьявола ответил: Redi post me, satanas, quia nunquam eris dominus meus, neque ego homo tuus» [25] . Как видим, обе стороны выражались совершенно определенными терминами феодального права. Цезариевым современникам случалось видывать и подлинные грамоты, где было писано подобное homagium. В городе Безансоне, как рассказывал Цезарию один монах очевидец, — появилось раз двое еретиков, которые совсем было склонили народ отпасть от церкви своими удивительными знамениями: они ходили по полу, усыпанному мукой, не оставляя никакого следа, они путешествовали по воде, как по суше, и выходили невредимыми из пламени. Народ стоял за них горой, и епископ безансонский, «муж добрый и ученый», совсем не знал, как ему с этими злодеями бороться. Тогда он призвал к себе одного из клириков, «великого искусника в чернокнижии», и приказал ему узнать у дьявола, что это за люди, откуда они явились и какой силой творят свои чудеса.
24
Хочешь принести мне верноподданническую присягу, и я дам тебе знание всех наук.
25
Отыди от меня, сатана: никогда не будешь ты мне властителем и не стану я твоим человеком.
горят?» На это демон ответствовал: «Грамотки мои, на которых написана их верноподданническая клятва, зашиты у них под мышкой, между телом и кожей. Их силою они творят чудеса; от этого ничто им и повредить не может». Клирик осведомился: «А если их оттуда удалить?» Дьявол ответил: «Тогда все будет, как у других людей». Выслушав это, клирик поблагодарил демона и сказал: «Теперь поди, я тебя после снова позову».
Клирик сказал: «Владыко, я давно отрекся от такого искусства». Епископ отвечал: «Ты видишь, в каком я положении. Мне придется или согласиться с их учением, или быть побиту камнями. Итак, я приказываю тебе с отпущением грехов, чтобы ты мне в этом повиновался». Повинуясь епископу, клирик вызвал дьявола и на вопрос того, зачем он призван, отвечал: «Я каюсь, что отступился от тебя. И так как впредь я обещаю тебе быть послушнее прежнего, то прошу тебя, скажи мне, что это за люди, что за учение их и какой силой они творят такие чудеса». Дьявол сказал: «Они мои, мною они посланы и проповедуют то, что я им вложил в уста». Клирик спросил: «Почему же ничто не может им причинить вреда, почему они в воде не тонут и в огне не горят?» На это демон ответствовал: «Грамотки мои, на которых написана их верноподданническая клятва, зашиты у них под мышкой, между телом и кожей. Их силою они творят чудеса; от этого ничто им и повредить не может». Клирик осведомился: «А если их оттуда удалить?» Дьявол ответил: «Тогда все будет, как у других людей». Выслушав это, клирик поблагодарил демона и сказал: «Теперь поди, я тебя после снова позову».
Узнав от клирика такую тайну, епископ стал действовать следующим образом. Он предложил народу, чтобы еретики при нем показали свои знамения, обещаясь уверовать, если увидит их чудеса воочию. На площади зажжен был костер. Но, прежде чем пустить на него еретиков, епископ пригласил их к себе, чтобы освидетельствовать, нет ли на них какого талисмана. Еретики охотно согласились подвергнуться такому освидетельствованию. Но предупрежденные епископом «ликторы» немедленно заглянули им под мышки, нащупали рубцы, взрезали их ножами и извлекли зашитые там грамоты. Тогда епископ вышел с еретиками к народу и предложил им становиться на костер. Те стали теперь отказываться; епископ же объяснил народу, в чем заключалась их хитрость, и предъявил снятые с них грамоты. Охваченный яростью народ тогда сам бросил в приготовленный огонь этих служителей дьявола.
Искусство «чернокнижия», о котором тут, как и во множестве других рассказов, с полною верою поминает Цезарий, тоже представляет собой характерное явление разбираемой нами эпохи. Как наряду с традиционным «положительным» богословием она увидела новое «рациональное» богословие, так наряду с традиционным волшебством теперь родилась или, вернее, возродилась «рациональная», ученая, систематическая магия. На быстрое ее развитие особенное влияние оказали опять–таки живые сношения западных стран с арабами и евреями в Испании, на юге Италии и в Палестине. От евреев Европа заимствовала Каббалу — это учением, выросшее из слияния Библии с античным неоплатонизмом и допускавшее возможность для человека являться повелителем мира стихийных духов. Арабы, со своей стороны, которые при фаталистической окраске ислама, не видели ничего преступного в гаданье, усиленно занимались в ту пору такими науками, как астрология, некромантия, геомантия и т. п. Римская Церковь равно проклинала и «оперативную», и «дивинаторную» магию. Но притягательная сила этих запретных дисциплин была настолько велика, что целые вереницы клириков даже из отдаленных местностей непрерывно тянулись в XIII столетии за Пиринеи в арабские и еврейские академии — особенно в пресловутый Толедский университет. Оттуда кое–кто из них приносил с собой и теоретические трактаты касательно истинного устройства мироздания, которые еще в XVI столетии оказывались способны кружить наклонные к мистицизму головы. Но большинство довольствовалось усвоением прикладной части еврейской Каббалы и арабской мантики, и, сливая ее затем с традиционными приемами западноевропейского волшебства, оно дарило соотечественников многочисленными Libri praestigiorum, imaginum et ligaturarum — «черными книгами», этими энциклопедиями мирового суеверия. Здесь содержалось подробное описание мира духов с точными указаниями, «чего какой демон желает, чего страшится, каким именем призывается, каким принуждается» — вопросы, которыми ученая магия стала заниматься еще во времена бл. Августина. Здесь объяснялся смысл «большого и малого круга», здесь содержалась далее и техника гаданья при помощи зеркал — вид волшебства, в основе которого лежало, по–видимому, знакомство с особенностями гипнотического состояния — при помощи мечей, иголок и шариков из слоновой кости, при помощи воды, огня и свинца, при помощи мертвых голов и т. п. Здесь были и снотолкование, и рецепты для приготовления любовных напитков, формулы наговоров и средства для открытия кладов и т. д., и т. д. Все это списывалось и изучалось в тех же монастырях и духовных школах, которые одни служили тогда рассадниками книжной премудрости, и все это с бродячими клириками, странствующими проповедниками–монахами и рассылавшимися по глухим приходам на пастырскую должность школьными недоучками мало–помалу разбредалось по лицу Западной Европы, проникая в самые глубокие общественные слои. Очень характерно то указание, которое содержат по этому поводу позднейшие исповедальные книги. При грехе суеверия, говорят они, не должно считаться оправданием то, что так часто приходится слышать от простых людей: «меня–де выучил этому один монах».