Ведьмы и ведовство: Из истории борьбы церкви с еретическими движениями. XV-XVII веков

Сперанский Николай Васильевич

Папские комиссары признали доводы Ольдрадо убедительными и объявили Иоанна не подлежащим инквизиционному суду. Инквизиция, со своей стороны, тоже не стала пускаться в принципиальные препирательства с Ольдрадо. Она лишь твердо стояла на одном: что она может всех виноватых в занятиях волшебством брать к себе на допросы и что ей самой должно быть предоставлено выяснение того, какие формы принимало в различных случаях invocatio daemonum, был ли тут ясно выраженный или молчаливый договор, и как поступки колдуна относились к культу «латрии» или «дулии». И в этом ей со стороны римской курии не было отказа. Мало того: многие из преемников Александра IV сами поощряли инквизицию без всякого стеснения выслеживать и судить колдунов известным нам упрощенным порядком, ссылаясь на то, что иначе от волшебства скоро совсем не станет никому житья: так быстро умножалось, по их мнению, число людей, которые «заключали союз со смертью и с преисподнею делали договор».

Adorare daemones, baptizare imagines et talia sunt valde gravia peccata et modernis temporibus multum incipiunt pullulare [37] — эти характерные для XIV века жалобы заслуживают нашею полного внимания. Стала ли Западная Европа к этому времени действительно колдовать сильнее, чем она колдовала прежде, на это источники наши не позволяют нам дать ответа. Во всяком случае, и в раннее средневековье Европа была с колдовством достаточно знакома. Но несомненно, что в XIV веке она сильнее трепещет перед колдовством, чем трепетала раньше. С одной стороны, самое колдовство принимает в ней гораздо более мрачный, сатанинский

характер. Научная разработка вопроса о волшебстве в высшей школе успела принести свои плоды. Через монахов–проповедников, служивших посредниками между университетами и народной массой, «теория договора» стала знакома самым глухим местностям Европы и вызвала соответственный прогресс в практике волшебства. «Продажа души черту» из области легенд теперь переходит в очень распространенную операцию. Мы знаем, как разросся образ сатаны к XIV веку — довольно вспомнить Данте или фрески на кладбище в Пизе, — и сила эта манила к себе всех, чье сердце снедалось отчаянием, гневом, злобой или страстью. Принесение сатане жертв — от черной бабочки до некрещеного младенца, — вызовы сатаны, черная месса, подписка кровью верноподданнической присяги, дикие преступления с целью снискать особую благосклонность ада — на все это в конце средних веков действительно пускались отчаянные головы. С другой стороны, те же успехи богословской науки, равно как общее накопление опыта, сильно ослабили прежнюю спасительную веру в меры, которые своевременно выработала католическая церковь для ограждения своих чад от козней нечистой силы. Уже Фома Аквинский признает, что церковные заклятия одолевают демонов не при всякой «телесной порче». Но он высказывает еще убеждение, что «экзорцизм» не может оставаться бессильным, если он применяется именно к тому случаю, для которого он был с самого начала предназначен. Позднее же схоластика делает и дальнейшие уступки очевидности. «Опыт показывает, — говорят доктора богословия в XIV веке, — что с попущения Божия демоны иногда не отступают ни перед какими заклятиями и экзорцизмами. В подобных случаях снять порчу может собственно лишь тот колдун, который ее напустил, или связавшийся с теми же демонами его товарищ. Но обращаться к колдуну за чем бы то ни было, хотя бы за избавлением от его же чар, значит впадать в смертельный грех».

37

Воздавать божеские почести демонам, крестить восковые фигуры и тому подобное — все это тяжкие грехи, весьма умножающиеся в новое время. (По средневековому взгляду, действия над восковой фигурой человека только в том случае могли отзываться на человеке, если такая фигура была предварительно окрещена священником как живой младенец.)

При таких обстоятельствах обществу оставался один путь. Оно должно было усиленно бороться против колдунов земными средствами, оно должно было рукою правосудия нещадно вырывать подобных «лиходеев» из своей среды. А рука правосудия в конце средних веков ложилась на всех, кто приходил с ним в столкновение, с иною тяжестью, чем в раннее средневековье.

Exempla trahunt. Следственный процесс с судебной пыткою недолго оставался исключительной принадлежностью главной носительницы средневековой культуры, римской церкви. «Легисты», наполнившие в эпоху процветания университетов советы государей, скоро вывели на ту же дорогу и светский суд. С конца XIII века одно европейское государство за другим переходит от старого обвинительного процесса к сыску, делая из застенка необходимую принадлежность следственной камеры, и вместе с этим в истории Европы открывается период, «когда суды являлись худшей угрозой для свободы, чести и счастья граждан, нежели всякий деспотический произвол» (Вехтер).

Наука именем религии осуждает малейшее сомнение в существовании колдовства. Папский престол мечет против колдунов буллы, объявляя отлученными от церкви ipso facto «всех, кто приносит демонам жертвы и поклоняется им, кто замыкает демонов в кольца, зеркала и пузырьки, кто вопрошает демонов о будущем, просит у них содействия и за столь гнусные вещи платит им гнусным холопством». Общество в страхе всюду видит колдунов и усердно на них доносит. Суды с помощью пытки почти у всякого оговоренного вырывают признание в вине. Количество процессов все растет. Каждый процесс является новым подтверждением правоты науки и папского престола. Каждый процесс все больше раскрывает глаза людям на те опасности, которыми постоянно грозит им нечистая сила. Как же могли бы они в такую пору не толковать о том, что «новое время кишит колдунами» и как бы они стали отказываться в борьбе против колдовства от услуг такого учреждения, как инквизиция, блестяще доказавшая совершенство своей организации на победоносной борьбе с еретиками? Valde rationabiliter posset ecclesia statuere, quod

talia facientes, etsi non haberent errorem fidei in intellects, si facerent hoc precise propter aliquod pactum cum demone habitum, velut heretici punirentur, et forsitan expediret, ut propter gravitatem pene homines a talibus arcerentur [38] , — такие пожелания раздавались из среды самого общества, и в этом духе составлен был целый ряд папских булл на протяжении XIV и XV веков.

К чему же, однако, нам останавливаться с исключительным вниманием на папской инквизиции? Разве же инквизиционный процесс с пыткой не стал теперь преобладающей формой уголовного правосудия в Европе? И разве одной этой перемены в европейском судоустройстве не достаточно, чтобы объяснить, как могли в конце средних веков увидеть свет истинные процессы ведьм? Почему нам не присоединиться просто к давно высказанному положению, по которому «процессы ведьм являются законным чадом юриспруденции»? Может быть, правы католические историки, говоря, что мир обязан был появлением веры в ведьм не богословам, а юристам? Все элементы бреда ведьмами, все эти бесчисленные рассказы про оборотней и стриг и т. п., вопреки просветительным стараниям церкви, упорно жили в невежественной народной массе. Известные печальные события XIV века с черною смертью во главе придали работе народной фантазии особенно болезненную, мрачную окраску. А тут явилась пытка — способ дознания, который часто даже самого добросовестного судью лишал возможности отличить болезненный бред от истины. Зачем же трогать здесь схоластику? Зачем искать нужного объяснения в каких–то дебрях, когда оно у всех перед глазами?

38

Церковь могла бы с полной целесообразностью постановить, чтобы те, кто занимается подобными вещами, даже в том случае, если при этом не оказывается заблуждения разума, карались бы как еретики, раз тут имеет место договор с дьяволом. И следовало бы тяжестью такой кары отпугивать от этого людей.

«Рациональная юриспруденция» конца средних веков, родная сестра «рациональной теологии», конечно, делит с ней ответственность за появление процессов ведьм. Культура умиравшей Римской империи заразила юность европейской науки не только спиритизмом. Оттуда же заимствована была наукой идея государства, обладающего правом во имя общего блага творить любое насилие над отдельной личностью. И спора нет, что если бы пытка к началу новой истории не стала обычной принадлежностью ученого суда, то европейская цивилизация осталась бы чиста от смрадного пятна гонения на ведьм. Но факты неоспоримо свидетельствуют и о том, что одна ссылка на пытку еще ничего не объясняет нам в происхождении процессов о ведовстве. Только в руках судьи–схоластика, приученного школой чураться эмпиризма и материализма, пытка оказалась способной переработать все относящиеся сюда бессвязные народные представления в одну цельную, потрясающую картину.

Действительно, разве в самой Римской империи все элементы позднейшего бреда ведьмами не находились уж налицо? И разве империя, особенно в христианскую свою пору, стеснялась при допросе колдунов прибегать к жесточайшим формам пытки? Драконовским духом дышат указы императора Констанция о мерах для конечного искоренения волшебства в христианском мире. Библия говорит: «Чародеев не оставляй в живых», — твердили

Констанцию окружавшие его ариане, и император поступал по соответствию. Всякий вид волшебства, хотя бы самый невинный, как амулеты против какой–нибудь болезни, теперь карался смертью. Что же касается вредоносных магов, «которые преступно распоряжаются стихиями и губят своих ближних», то в борьбе с ними Констанций не останавливался ни перед какими жестокостями. Он повелевал судам хватать заподозренных в подобных преступлениях лиц по первому доносу, пытать их накрепко и в случае скорого признания кидать зверям или распинать на кресте, а в случае упорного запирательства рвать у них железными крючьями мясо с костей. И тем не менее до самого конца Римской империи колдуны все же оставались простыми колдунами. Они не стали «сектой», не стали распутничать с нечистым, не полетели никуда на шабаш. По временам, как при самом Констанции или при Валенсе, им приходилось очень плохо. Но то были отдельные вспышки деспотических жестокостей, и в общем Римская империя не может указать ничего подобного позднейшему двухвековому преследованию ведьм. Те же условия находим мы и в средневековой Византии. И там душа народной массы кишела суеверием; и там колдун, попав на суд, не избегал рук заплечных мастеров; и все это не привело, однако, Византию к знакомству с «ведовством». Но самым убедительным доказательством здесь представляются, конечно, непосредственные наблюдения над ходом различных колдовских процессов на том же западе Европы в XIV веке.

Дела о колдовстве в разных местах шли тогда очень различным порядком. В отсталых странах и светский, и епископальный суд еще придерживались старого «обвинительного» процесса. Наряду с этим другие страны и в светских, и в епископальных трибуналах усвоили уже следственный процесс с пыткой. Наконец, колдунами занимался также суд инквизиции, особенности которого нам известны. Ход дел, которые велись старым обвинительным порядком, нас возвращает к раннему средневековью: процессы редки, кары мягки, донос является рискованною вещью. Много жестче действуют светские и епископальные суды, которые успели уже обзавестись застенком. Число процессов возрастает, исход их обыкновенно бывает неблагоприятен для обвиняемых, общество заметно привыкает пользоваться обвинением в колдовстве, как средством мести. Но тем не менее и в светских, и в большинстве епископальных судов ходячие представления о колдовстве за это время не обогащаются никакими новыми чертами. Пред нами тут однообразной вереницей проходят люди, обвинявшиеся в том, что под влиянием страсти, ревности или злобы они готовили все те же наговорные зелья, восковые куклы, амулеты и т. д. Нигде в указанных судах процессы эти не проявляют также наклонности принимать массовый характер. На скамье подсудимых являются отдельные лица или небольшие группы соумышленников, оправданием или обвинением которых все и кончается. Зато процессы, которые велись епископами из нищенствующих монахов и еще более процессы папской инквизиции в том же XIV веке — даже до черной смерти — явственно начинают менять свою окраску, заставляя нас чувствовать близость настоящих процессов ведьм.

Действительно, чем чаще дела о колдовстве попадают в руки судей–демонологов, знакомых со всеми установленными наукой возможностями в этой сфере, тем омерзительнее становятся фигуры колдунов. Если бы колдуны занимались лишь тем, за что их прежде обвиняли! А то схваченная в Новаре инквизицией чертовка, которая там извела столько детей, призналась, что, заключая с адом договор, она топтала крест ногами и на коленях молилась сатане. Или взять «дьявольское гнездо», накрытое в Ирландии францисканцем Рихардом Ледредом, епископом Оссорийским, в 1324 году. Их было там 12 душ — семь женщин и пять мужчин, из них один духовный, и все они оказались на суде ужасными haeretici sortilegae, diversis uten–tes sortilegiis, quae sapiebant diversas haereses [39] . Душой компании была знатная дама Алиса Кителер, «волшебница, по силе равнявшаяся самым могучим волшебникам Англии и даже всего мира». Весь этот скоп отрекся от Христа и церкви, ругался над таинствами, по ночам на перекрестках приносил дьяволу жертвы, и дьявол сам являлся к ним то как арап, то как черная собака, то как кот. Но как бы он ни являлся, они безбожно с ним распутничали. Звался их главный дьявол Robinus filius artis. Он частенько жаловал и на дом к своей возлюбленной, госпоже Алисе, когда один, когда с приятелями. Что они там творили — это перо отказывается передавать. В черепе обезглавленного преступника из мозга некрещеного младенца с прибавкой трав и всякой несказанной мерзости варили эти колдуны свои зелья, от которых плохо приходилось добрым христианам. Сама Алиса всех четырех своих мужей отправила с помощью ада на тот свет. Алиса, правда, ускользнула от рук епископа, убежав в Англию. Но кое–кому из гнусных ее сообщников пришлось отправиться по заслугам на костер. Прежде всего была брошена в огонь горничная Алисы, Петронилла: et haec est prima sortilega haeretica inter tot et tantas, quae unquam combusta fuit in Hibernia [40] , так кончает свой рассказ о ней хроника XIV века. Итак, оказывалось, что «еретические колдуны», эта вновь установленная колдовская разновидность, по местам собиралась на такие же шабаши, как и настоящие сектанты. Чаще всего с этим приходилось встречаться южнофранцузской инквизиции, работавшей в стране, особенно зараженной ересями, и в инквизиционные архивы для справок грядущим инквизиторам были занесены на этот счет действительно поразительные факты. Так, в 1335 году на большом процессе в Тулузе, где колдуны судились вместе с еретиками, инквизитору Пьеру Гюи пришлось выслушать от двух «еретических колдуний» признание такого рода. Уже 20 лет тому назад, говорили они, был ими заключен страшный договор с адом. Было то ночью, на перекрестке, и сатана явился тут в виде пламени. После этого каждую субботу они стали впадать в волшебный сон и улетать на шабаш. На шабаше, где сатана принимал поклонение в виде гигантского козла, конечно, шла обычная оргия — распутство участников между собой и с сатаной. Из угощенья же особым лакомством являлось мясо младенцев, стащенных ночью. Но этот шабаш был в то же время и своего рода «школой». Сатана тут преподавал все тайны колдовского искусства: как поднимать бури, как напускать болезни и т. д. Все это взятые инквизитором колдуньи показали из–под пытки. Добром же они не захотели этих показаний подтвердить. Одна из них прямо стала объяснять, что она женщина больная и что подобные видения мучили ее ночью, как кошмар, и даже иногда днем, как галлюцинации. В виду необыкновенности дела инквизитор пригласил на совет нескольких «мудрых и ученых мужей». В результате совещания отговорки колдуний были признаны дьявольской хитростью, и подсудимые были отданы в руки светской власти, которая и озаботилась их сожженьем.

39

Еретическими колдунами, занимавшимися разными видами колдовства, которые отзывались различными ересями.

40

То была первая еретическая колдунья из всех, кои когда–либо были сожжены в Ирландии.

Над этим показанием «мудрым и ученым мужам» действительно приходилось задуматься. Рассказ тулузских колдуний об их полетах на шабаш, где они пожирали младенцев, очень напоминал народное поверье о стригах–людоедках, а эти бредни были давно уже осуждены церковью, и предписание сажать за них на хлеб и на воду с тех пор неоднократно церковью подтверждалось. Так относились к делу руководства по церковной дисциплине, так относились и люди науки.

Иные утверждают, что некая царица ночи, или Иродиада, устраивает ночные сборища для пира и для службы, где по заслугам она одних наказывает, другим же расточает похвалы. Туда же, говорят они, ламиями приносятся младенцы, и одних сборище немедленно рвет на куски и пожирает, других же председательница милует и возвращает в колыбели. Кто может быть, однако, так слеп, чтобы не видеть, что это злостное издевательство демонов над человеческими чувствами? Недаром это случается лишь с бедными женщинами да с глупыми, слабыми в вере мужчинами. Если же с человеком, страдающим подобным ослеплением, потолковать покрепче и раскрыть ему глаза, то злой дух с легкостью побеждается и отгоняется. Лучшее лекарство против подобной болезни — иметь твердую веру, не слушать такой лжи и не обращать никакого внимания на все эти прискорбные глупости.