Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Вот дерьмо!
Двадцать восьмая крыса долго визжала, врастая в каменную стену. Двадцать девятая рассыпалась ворохом насекомых. Тридцать вторая сгинула в беззвучной вспышке.
Барбаросса следила за Котейшеством, сцепив зубы, ощущая одновременно ужас, стылый, как старый колючий пень на болоте, скребущий душу всеми своими колючими корешками, и… И восхищение. Пожалуй, и восхищение тоже. Наверно, тогда она и начала воспринимать Котти всерьез. Не как нахватавшуюся случайных премудростей соплячку, готовую обмочить брэ при малейшей опасности, а как ведьму. Юную, местами все еще чертовски наивную, даже беспомощную, но упрямую, как все адские владыки, и целеустремленную, как адские энергии.
Тридцать третья крыса, тридцать
На тридцать восьмой крысе им улыбнулась удача, но Барбаросса не нашла в себе сил улыбнуться в ответ — к тому времени она ощущала себя так, будто половину своей жизни провела на адской псарне, глаза отчаянно жгло серными испарениями, а пальцы с трудом повиновались. Тридцать восьмая крыса не взорвалась, не превратилась во что-то непотребное, не трансмутировала — она выглядела как ее обычные уличные товарки, разве что глаза ее были не черными, как у всего крысиного племени, а белесыми, как подпортившийся сыр, который хранили в чересчур влажном чулане…
На следующий день Барбаросса, соблюдая все меры предосторожности, запихнула эту крысу в печную трубу замка, внутри которого последняя из «Кокетливых Коловраток», заливаясь спорыньей и не выпуская из рук мушкета, держала оборону. Три дня ничего не происходило — может, демону в крысином обличье нужно было освоиться со своим новым обликом и порядком проголодаться — но на четвертый истошный сучий крик подтвердил, что тактика была выбрана верно.
Замок «Коловраток» располагался в старой трехэтажной прачечной, убогой и ветхой снаружи, но набитой таким количеством добра, что загорелись бы глаза даже у разодетых в парчу шлюх из «Ордена Анжель де ля Барт». Изысканная мебель Гамбса и Бенемана, писанные маслом картины, собрания оружия со всех частей света и роскошных туалетов, в которых можно было бы красоваться хоть на магистратском балу — гроши юных сук, отнятые «Кокетливым Коловратками» явно шли в дело до последнего крейцера. Даже у многое повидавших стражников выкатились от удивления глаза.
Но все это добро ни на дюйм не облегчило участи последней из «Коловраток», вынужденной держать здесь оборону. Укушенная крысой-демоном, она успела застрелить свою обидчицу, после чего перевязала рану и выпила вина, чтоб облегчить боль. Если бы рана была нанесена зубами крысы, это могло бы ей помочь, но зубы эти принадлежали демону. Может, не самому великому из адских владык, но для запертой в своих покоях ведьмы хватило и этого.
Ее тело чудовищно разбухло, будто все жидкости, что в нем помещались, самое малое втрое увеличились в объеме. Грудная клетка лопнула, не в силах выдерживать давления, истончившиеся ноги сломались как спички, а руки ссохлись, сделавшись крохотными сухими отростками на большом бочкоподобном теле.
Последние дни своего существования она провела сидя в кресле, разрастаясь все больше, похожая на несвежий плод, забытый хозяйкой на солнцепеке, медленно размягчающийся и разваливающийся, источающий из лопнувших пор белесую гниль. Голова развалилась на плечах, медленно оплывая и стекая вниз, лицо превратилось в вытянутый клювообразный сгусток со слипшимися воедино глазами.
Это был конец ковена «Кокетливых Коловраток». И хоть многие суки в Броккенбурге, особенно из числа тех, что по какой-то прихоти моды носили монокль в правой глазнице, возликовали, Барбаросса надеялась, что широкая публика не прознает об их с Котти участии в этом деле. Может, «Коловратки» и были матерыми суками, погубившими множество душ, но даже у них могли найтись снедаемые жаждой мести союзницы, у которых ножи чешутся в ножнах, как у старых развратников чешутся в гульфиках их изъеденные сифилисом кочерыжки.
Напрасные надежды. Может, в каком-нибудь обычном городке, прозябающем в сонной саксонской глуши, и можно было утаить такие вещи, в каком-нибудь Хернхуте или в Бад-Лаузике, но только не в Броккенбурге. Здесь, в Броккенбурге,
История про их войну с «Кокетливыми Коловратками», разнесенная слухами, оказалась заключена в оправу из чудовищных слухов. Так, твердили, будто крыс было несколько миллионов, что они шли на приступ замка несметными полчищами, пока «коловратки» отстреливались из крепостных орудий и мушкетов, что загрызено и разорвано в итоге было по меньшей мере тридцать ведьм…
Следующие две недели Котейшество ходила подавленной, глядя преимущественно под ноги — обрушившаяся на нее популярность верно казалась ей тяжким грузом, гнетущим голову к земле. Лишь на третью неделю фазанье перышко на макушке знакомого Барбароссе берета осторожно приподнялось. «Скажи, Красотка, ты знаешь о «Сучьей Баталии»? Тогда, год с лишним назад, Барбаросса фыркнула, решив, что речь идет о шутке. «А ты знаешь что-нибудь о Луне и звездах?». «Это ведь старый ковен, так?» «Один из старейших, — подтвердила Барбаросса, не понимая, к чему она, — но их знатно порвали «воронессы» в этом году, так что я не удивлюсь, если они вылетят из Большого Круга как пердеж из жопы. Едва ли Вера Вариола, одноглазая сука, сможет сколотить свой ковен заново в середине года».
Тогда Котейшество и сказала ей. Подняла глаза — и сказала. И хоть использовала она вполне обыденный чистый «остерландиш», а не адское наречие, Барбароссе на миг показалось, что она вновь ощущает в воздухе привкус горелого крысиного мяса…
Глава 13
Барбаросса тряхнула головой, пытаясь вышвырнуть из головы неуместные воспоминания.
Подумать только, все это случилось год назад, но воспоминания об этих событиях уже казались несвежими, как подтухшие овощи, едва ли не древними. Дьявол, до чего же быстро в этом блядском городе течет время! Иногда кажется, прислужники Геенны Огненной скоро начнут похищать младенцев прямо из колыбелей, чтобы поскорее оттащить их юные, лишенные морщин души, прямиком в руки адских владетелей…
Они с Котейшеством дали бой целому ковену и вышли победительницами. Смертельно опасный фокус, который им удалось провернуть — вот только некоторые фокусы позволительно совершать лишь единожды. «Кокетливые Коловратки» были опасными стервами, превосходно разбирающимися в тысячах оттенках боли, истые дочери Броккенбурга, плоть от его разлагающейся проклятой плоти. Но они никогда не рвались в чужую для них стихию, предпочитая грызть безропотный и трусливый молодняк. Не та порода хищниц, что ищут драки.
«Сестры Агонии» — стервы совсем другого сорта. Кровожадные суки, у которых режутся зубы и которые ждут не дождутся возможности пустить их в ход. Эти-то готовы перемолоть любой кусок мяса, упавший им в пасть, и неважно, мертвое это мясо или агонизирующее, слабо дергающееся.
Пускай это всего лишь орда отрицающих старые традиции малолеток, готовых объявить чертов Хундиненягдт хоть самому Дьяволу, это не делает их менее опасными. Напротив, подумала Барбаросса. Даже отточенная до ледяной синевы ненависть вполовину не так опасна, как слепая неуправляемая ярость, которую прожитые годы еще не успели как следует огранить, придав нужную форму. Соплячки — самые опасные твари.