Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
— Да будь я проклят! — выпалил он и широко перекрестился. — Теперь веришь?
Готфрид помедлил с ответом, смерил друга взглядом.
— Верю. Да и наплевать, даже если бы ты им и был.
— Ну вот и хорошо, — сказал Дитрих. — А насчёт Эрики…
— Прекрати, — снова перебил его Готфрид, получив в ответ опасливый взгляд. Не хотелось слушать его дурацкие оправдания и терпеть фальшивые попытки помириться. — Не хочу о ней слышать. Сделанного не воротишь. Так что давай не будем об этом. Я здесь хотел просто отдохнуть. Вскоре, думаю, доложу о прибытии герру Фёрнеру, а там
Дитрих поморщился и отхлебнул пива.
— Да девушка от меня ушла…
— Какая девушка? — Готфрид насторожился. — Что ещё за девушка?
— Да была тут одна, пока ты ездил. Как стрекоза: то к одному, то к другому… Вот и ушла, дождался…
— Так это была не Эрика?
— Так я же тебе и говорю, а ты перебиваешь! — Дитрих досадливо поморщился. — Ты прости уж меня, Гога, что так получилось…
— Где Эрика? — с нажимом спросил Готфрид, упреждая долгие оправдания. — Если она не с тобой, то где?
Дитрих опустил глаза и нервно забарабанил пальцами по столу.
— Понимаешь, был приказ от герра Фёрнера доставить её. Мне просто приказали, и я ничего не смог поделать…
— Она в Труденхаусе? Её в чём-то обвиняют?
— Просто приказали и всё… Сказали, что ведьма, что подозрения есть… ну ты знаешь…
— Так надо разобраться, — всегда спокойный Готфрид вдруг вскочил и метнулся к выходу, однако Дитрих ухватил его за рукав.
— С кем ты разберёшься? С Фёрнером или с инквизицией?
И Готфрид вспомнил, как родственники, мужья, жены и дети арестованных приходили и в ратушу, и в Труденхаус молить на коленях о помиловании. Предлагали себя вместо них…
Но успокоиться он уже не мог.
— Тогда что делать? — спросил он друга, вырвав рукав у него их рук и по-прежнему с раздражением глядя на него.
— Ты сядь, Гога, — голос Дитриха опустился почти до заговорщицкого шёпота, его едва можно было расслышать сквозь гул вечерних посетителей.
Готфрид сел и в бессилии прорычал:
— Как ты мог так поступить? Что она тебе сделала?
— Да ты успокойся, Готфрид. Её взяли за дело…
— За дело?! — снова взорвался он. — Как всех? А тебя поэтому повысили? За то, что ты друга предал?!
— Я просто выполнял долг! — Дитрих уцепился за последний щит своей совести. — Мне приказали! А вот ты не разглядел ведьмы, попал под чары! Сейчас война, люди на севере гибнут, нас защищая, а ты, вместо того, чтобы Господу служить, взялся гулящей девке прислуживать!..
Грохот перевёрнутого стола, пиво на полу, и Готфрид, схвативший Дитриха за грудки. Ох, как хотелось впечатать его физиономией в стену! Разбить наглое бледное лицо, хорошенько отходить ногами по рёбрам!
Однако он сдержался. Выпустил ворот из побелевших кулаков, оттолкнул Дитриха и ушёл прочь.
Бывший друг, как это ни прискорбно, был прав. Во всём. Проклятая ведьма! — грохотало в сознании. Ярость Готфрида, столь редкая, но долгая, душила его. Не рассмотрел! Не поверил! Пошёл на поводу у греховных желаний! Нарушил клятву, хотя каждому было ясно, что Эрика — колдунья. Не исполнил долг. Предал веру и себя…
Он быстро шёл по темнеющим улицам и прохожие шарахались от него,
Ублюдок Дитрих! Захотел выслужиться! Поманили властью, а он и готов друга предать. И правильно — ведьмам место на костре. А предатель пусть остаётся в инквизиции. Наплевать. Всё это уже так надоело, что хочется собрать свой невеликий скарб и уехать куда-нибудь в провинцию. В деревню. Подрабатывать каким-нибудь плотником или вышибалой в трактире и горя не знать. Хотя бы на время, чтобы забыть это всё. Ведь, как ни говори себе, что все кругом виноваты, а один ты несчастная жертва, дела так и остаются погаными. Если бы ещё верить, что виноват кто-то кроме тебя. Завтра заявлю Фёрнеру, что хочу уйти. Хотя бы на время. А вдруг он припомнит клятву его, Готфрида? И заставит казнить Эрику?… Кратц, наверное, давно прибыл, доложил о дезертире… Тогда лучше исчезнуть тихо… Сегодня же ночью завалиться к контрабандисту, запугать его и уплыть по Регницу куда глаза глядят.
Если бы ты знала, Эрика, как я любил тебя. На что готов был… И если бы я знал, что ты так же готова на всё ради меня…
«Готфрид Айзанханг, я даю вам важнейшее задание, — сказал тогда викарий, поглаживая свою бородку. — От него зависит очень многое. Ваша задача: выследить ковен и сообщить о его местонахождении. Для этого я выделяю вам лучших людей. Командовать вами будет лейтенант Кратц. Однако, если же вы хорошо справитесь, я с радостью назначу лейтенантом и вас.
И помните — всё это в интересах веры. Колдовство в наше время принимает поистине ужасающие масштабы. Ведовские секты там и тут, люди перестают почитать Господа. Для общего блага нужно найти еретиков и уничтожить, предав суду. Потому что из-за таких, как они и приближается гибель нашего мира — в этом уже нет никаких сомнений».
Готфрид вспоминал это. Вспоминал, как не хотел оставлять Эрику одну, пусть даже и под присмотром раненного Дитриха. И как всё-таки согласился. Потому что в «интересах веры», потому что «для всеобщего блага». Жаль, что это всеобщее благо обошло стороной его самого.
Но едва он закрыл дверь, как в неё постучали. Не глядя в окно, он снова её отворил и застыл в оцепенении, не зная, что предпринять. На пороге стояла старуха.
Это была та самая старуха, которую он видел возле дома Шмидтов. Та самая, которую ведьмы называли Матерью. Её зелёные, по-старчески мутные глаза впились в глаза Готфрида, седые космы обрамляли лицо, морщинистые руки сжимали клюку, на которую старуха опиралась.
— Здравствуй, Готфрид, — проскрипела она и вошла в дом. Он лишь посторонился.
Старуха опасливо смотрела ему в глаза, словно ожидая нападения. Она была похожа на дряхлую волчицу, вышедшую на охоту. Повернувшись к нему всем телом, она медленно прошла вглубь дома, уселась за стол, держа руку на клюке и не сводя с него глаз.
Готфрид совсем не был ей рад. Наоборот, он сам напрягся, ожидая непонятно чего. От старухи так и веяло опасностью. Он не рискнул поворачиваться к ней спиной. Прикрыл дверь и двинулся к столу. Шпага, висевшая на поясе, придавала уверенности и силы. Крест на клинке… поможет ли он против чародейства?