Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
Готфрид внимательно слушал, склонив голову набок и чуть дыша.
— … и я не знаю, как он отнесётся к моему чувству. И боюсь, — она помолчала, а затем спросила. — Как думаешь, если я ему во всём признаюсь, не отвергнет ли он меня?
Он взял её за руку и промолвил:
— Если ты ему тоже очень нравишься, то он поймёт тебя…
Поцелуй Хэлены оборвал его фразу. Девушка прижалась к нему, обвила трепещущими руками, и он обнял её в ответ.
— Готфрид, — начала шептать она, сбрасывая простыню. — Как только я увидела
Они повалились на постель, и ласковые руки ведьмы коснулись его жёсткой щетины, шеи, груди, пробежались по напрягшемуся животу и опустились ниже…
— Готфрид, я хочу быть с тобой…
Её дыхание участилось, полная грудь прижалась к груди Готфрида, губы снова нашли его губы…
— Хэлена, Хэлена, — он оторвал её от себя, как будто она высасывала воздух из его лёгких. — Пожалуйста перестань, ведь меня дома ждёт Эрика…
— Но ведь я хочу тебя прямо сейчас! — настаивала девушка, целуя его щёки. — Никто не узнает, если ты не хочешь…
— Нет, Хэлена, — он взял её за руки и отстранил от себя. — Неужели ты не понимаешь, что я не хочу этого?…
Хэлена смотрела ему в глаза, а потом набросила простыню на плечи, села на постели и опустила голову. Её лицо, закрытое руками, потонуло в чёрных волосах.
— Прости… — попытался успокоить её он. — Просто…
Хэлена горько усмехнулась и опустила руки. Затем она встала и, не глядя на Готфрида, пошла к двери. Резкой, порывистой походкой озлобленной хищницы. Потом на мгновение остановилась, словно собираясь что-то сказать, но затем просто открыла дверь и исчезла в темноте.
Ему было стыдно. Стыдно, что чуть не предался греху с этой ведьмой. И сердце его начинало ныть, когда он вспоминал, что там, в Бамберге, его ждёт Эрика. Ждёт и верит ему, такая чистая и непорочная. А он? Разве он достоин её после такого?
Готфрид подумал, что неплохо бы сходить к священнику, исповедаться. И мысль эта так въелась в его сознание, что он решил идти прямо сейчас.
Дорогу до церкви он помнил. Ноги, уставшие за день, всё же шли быстро. Он ещё мучился от стыда и отвращения к себе, однако теперь у него была цель, можно было что-то сделать, появилась надежда.
Он миновал несколько грязных, скособоченных домов. Небо было чёрное, среди бисера звёзд едва виднелся тонкий, ещё совсем рахитичный серп растущего месяца. Дул несильный ветер, качая развешенное между домов бельё. Большинство окон уже погасло. Со стороны леса доносился шум деревьев.
Вот уже главная улица Эрлангена, до церкви рукой подать — вон она, белеет слева… однако Готфрид вдруг остановился в тени переулка и насторожился.
Впереди, по направлению к церкви, двигалась группа из пяти мужчин. Они брели в полной темноте, без факелов и ламп. Один спереди, а ещё четверо несли длинный тёмный ящик. Гроб.
Это-то и насторожило Готфрида — какие ещё похороны после полуночи? На всякий случай
Они подошли к церкви, и первый из них постучал. Дверь открылась почти сразу, и пятеро незнакомцев внесли гроб внутрь. Гулко грохнул засов.
Готфрид немного помедлил и осторожно пошёл через улицу. Ему всё ещё хотелось исповедаться, однако профессиональное чутьё подсказывало, что здесь происходит нечто, противоречащее закону. Либо земному, либо небесному. Поэтому он не мог просто пойти прочь.
Он ждал какое-то время между деревьями, которые стояли в стороне от церкви. Вскоре двери её раскрылись и пятеро незнакомцев понесли гроб и крышку от него в сторону кладбища. Последним из сияющего чрева храма показался священник, отец Филипп. Он закрыл за собой двери и поспешил следом за растворившимися в темноте фигурами.
Внезапно послышался шорох сзади. Готфрид оглянулся. Звук, кажется, донёсся оттуда, откуда он пришёл. Сердце беспокойно заколотилось. До рези в глазах он вглядывался во мрак, но там никого не было. Показалось?
Он решил, что показалось, хотя потом-то, конечно, понял, что нет. А пока лишь последовал за тёмными фигурами, прячась в тени покосившихся строений и вглядываясь во мрак.
Эти люди шли молча, не произнося, ни слова. Только изредка скрипел гроб, когда они перехватывались поудобнее, да кто-то из них начинал шумно чесаться.
Через какое-то время они пришли к кладбищу, прошли через скрипучую железную калитку и углубились во тьму между крестов и надгробий.
Готфриду было жутко. Он чуял, что здесь готовится чёрное колдовство или богохульство. Он попытался вспомнить, не похож ли был кто-то из этой пятёрки на Георга Флока, но не смог — лиц не было видно.
Он аккуратно приоткрыл калитку, чтобы её скрип не разбудил мёртвых и скользнул на святую землю.
В самой глубине кладбища, ближе к лесу, эти люди поставили гроб в высокую траву, а сами отошли в сторону и принялись разводить костёр. Готфрид спрятался за широким надгробием из песчаника и наблюдал.
Гроб стоял, как и положено, на похоронах, открытым, и лицо покойника, которое нельзя было разобрать в темноте, смотрело в звёздное небо.
Послышался стук кремня, тихая ругань и первые язычки пламени появились в темноте. Таинственная пятёрка разожгла костёр.
Огонь начал набирать силу, и в отсветах его Готфрид различил лица отца Филиппа и ещё двоих. Это были не лица — это были хари: грязные, с гнилыми зубами в тёмных провалах ртов, покрытые щетиной, изрезанные шрамами. Незнакомцы носили шляпы. На поясе у одно из них висел топор, у другого — кинжал. Остальные стояли к Готфриду спиной. На их поясах тоже болталось кое-какое оружие: старинная палица, плеть, кинжал и даже шпага. Её носил, судя по всему, тот самый наёмник, который заходил в церковь вечером, просил похоронить друга.