Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
Она просила прощения громко и отчаянно, и другие приговорённые кивали и прощали её, но вот сзади подошёл палач и набросил на горло верёвку. Глаза ведьмы полезли из орбит, она попыталась вдохнуть, рот приоткрылся, голова начала судорожно дёргаться. По телу прошла крупная судорога, другая, третья, и ведьма обвисла в своих цепях. Лицо её посинело и опухло, глаза, так и оставшиеся открытыми, смотрели на развлекающуюся толпу.
Готфриду отрадно было смотреть, как работает отлаженная система правосудия — холодно, без эмоций,
Наконец толпа разразилась радостью и улюлюканьем. Никого сегодня не пощадят, а это значит, что страх перед колдовством на время отступит. Значит, никто не будет воровать детей, никто не нашлёт проклятье из-за угла и если репа в этом году повянет, значит на то божья воля.
Приговорённые женщины уже не плакали. После пыток и Труденхауса, где похотливые палачи, пропахшие пивом и потом, упивались их беспомощностью, слёз уже не было. Они кончились, высохли, как их души. Приговорённые женщины бессильно висели в своих путах, с тихой радостью осознавая, что вот она, последняя пытка, а дальше — темнота. Такая милостивая и добрая.
Викарий приказал начинать казнь.
Толпа завыла, когда палачи поднесли факелы к сухому хворосту. Огонь стал быстро разгораться, лизать пятки приговорённым, и вот площадь наполнилась истошными криками ведьм.
— Смотри, смотри, какую она рожу скорчила! — говорил кто-то позади Готфрида.
— Эх, хорошо горят, такими бы печь топить!
— Посмотрите, посмотрите! Словно бы даже и не горят, а танцуют в огне!
Приговорённые задёргались в цепях, пламя охватило их волосы, словно гигантские костры начали пожирать свои жертвы с головы. На их телах взбухали и лопались кровавые волдыри. Кожа закипала, словно смола, а потом чернела.
Вездесущие озорные мальчишки нашли себе забаву — они заранее запаслись камнями, и теперь кидали их в горящих, соревнуясь в меткости.
Но ведьмы уже не чувствовала их попаданий. Они кричали, хрипели, дёргались в расклеенных цепях — не по своей воле, а из-за мышечных судорог. Вскоре кожа их пошла пузырями, над площадью запахло палёным мясом.
Их жизни оборвались в первые минуты казни. Глаза приговорённых выкипели, волос давно не было, почерневшие рты застыли в беззвучном крике…
Народ начал расходиться только когда пламя угасло. А к тому времени, когда остыли угли, на площади остались только ландскнехты, священники и семьи казнённых.
Здесь были родители Фогельбаум, собиравшие её пепел в старый, щербатый кувшин.
Были друзья Якоба Вебера, набивавшие плотный мешок обугленными костями, пока мать, седая старуха, визгливо плакала неподалёку.
Муж Хильдегарды, Альберт, сдерживал слёзы, чтобы дети, помогавшие ему, не видели его слабости. Они были ещё слишком малы, чтобы понимать, что произошло. Слишком малы, чтобы их можно было оставить дома. Угольщик, он знал, как набрать полный мешок сажи и пепла,
Останки же тех, за кем не пришли ни родные, ни друзья, собирали священники, чтобы потом похоронить в углу кладбища, под скромными деревянными крестами.
Глава 24
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Тяжёлые удары в дверь и тишина после них.
— Они там уснули, что ли? — предположил кто-то сзади.
— Ну конечно, — ответил Дитрих. — Уснули, а свечи погасить забыли.
Минутой позже послышались приглушённые шаги, и мужской голос опасливо спросил:
— Кто там?
— Именем Святой Инквизиции, откройте! — сказал Готфрид.
На мгновение повисла пауза, будто бы хозяин стоял в нерешительности, но потом послышалось шуршание засова и дверь отворилась. Стоявший на пороге мужчина был худ, усат, одет в домашнюю одежду, а в голубых глазах его было недоумение.
— Здравствуйте, герры, милости просим, проходите…
— Вы — Ганс Каленберг?
— Я.
— Сабина Каленберг и Хэлена Каленберг дома?
Глаза мужичонки наполнились тревогой.
— Сабина дома, а Хэлены нет. Но, позвольте…
— Именем святой инквизиции, ваша семья арестована по подозрению в колдовстве и соучастии.
Ганс Каленберг приоткрыл рот, отступил на шаг.
— Взять его, — скомандовал Готфрид, и солдаты без особой нежности схватили мужичка под руки и вывели вон.
Потом они прошли в дом и отыскали там фрау Каленберг, дородную женщину с тяжёлым характером.
— Фару Каленберг, вы арестованы по подозрению в колдовстве и содействии колдовским силам…
Но фрау Каленберг была не робкого десятка. Секунду она обдумывала сказанное, а затем глаза её налились кровью.
— Да как вы смеете? — возопила она, схватив чугунную сковороду с горячим маслом.
Солдаты отступили на шаг, схватились за оружие.
— Фрау Каленберг, за неповиновение… — хладнокровно начал Готфрид, но фрау Каленберг и не думала его слушать.
Она выплеснула кипящий жир в солдат, запустила в них сковороду, а затем бросилась вон из кухни через вторую дверь.
Двое солдат побежали за ней, грохоча как обвал в горах, а Дитрих с ещё двумя перекрыл входную дверь.
Фрау Каленберг, зажатая как в клещах, начала истерично голосить и ругаться, но вскоре её поймали, связали ей руки, и повели в Труденхаус.
В опустевшем доме остались лишь Дитрих, Готфрид и трое рядовых солдат.
— Надо было подождать немного, был бы ужин, — посетовал Дитрих, ставя сковороду обратно на чугунную печь. На левом боку его было жирное пятно от масла гостеприимной хозяйки, но пострадала, к счастью, только одежда. — Эй, сообразите-ка нам что-нибудь поесть.
Готфрид с Дитрихом закрыли ставни, чтобы Хэлена не могла их увидеть, зажгли свет и удобно устроились в гостиной.