Ведьмы.Ру
Шрифт:
И удалилась.
Горделиво.
И гречка, налипшая на свитер с брюками, нисколько горделивости не убавила.
— Уль, а Уль…
— Данила, я попытаюсь проклятье снять, — она вздохнула и обняла себя. — С мышами вышло. И с тобой, глядишь, получится.
— Это бы хорошо, да особо не торопись.
Буфет стоял в гостиной. Такой массивный, на толстых ножках, украшенных розетками, с резными дверцами и тёмными стеклами, сквозь которые белый фарфор казался особенно белым.
— Почему? Не веришь, что получится?
—
— Не веришь.
— Уль?
— Знаешь, мама с детства говорила мне, что я неудачница. Отец никого и ничего кроме мамы не видел. Хотя, когда она уезжала… правда, всегда ненадолго, точно опасалась оставлять нас вот просто вдвоём, но тогда, когда всё-таки уезжала, я становилась принцессой.
Она улыбнулась, только улыбка была грустной донельзя. И захотелось обнять. Так сильно захотелось, что Данила убрал руки за спину.
Чисто на всякий случай.
— А потом она возвращалась. И прямо с порога взгляд этот… разочарование в нём.
— Ты можешь не идти на встречу. Не обязательно ведь.
— Не обязательно, — согласилась Тараканова и обняла сама себя. — Наверное. Не знаю. Я ничего не знаю. Я, когда она рядом, совсем теряюсь. И решить что-то сложно. И слушаю… её тяжело не слушать. А ещё она не врёт. Я теперь умею чувствовать, когда врут. А она не врала. Она сказала, что если я не справлюсь с силой, то сойду с ума.
— И?
— Тебя не пугает?
— Ну… так-то… — Данила почесал затылок. — Тараканова, очнись. Это ж азы. Или маг справляется с силой, или каюк. Потому и ограничители детям ставят. Я ж вон тоже могу сказать, что если не справлюсь с силой, то помру. Вру?
— Нет, — произнесла она с удивлением.
— Правда — это такая штука, которой тоже при умении пользоваться можно. Отец вот старается не врать. Но иногда и правду так подаст, что… в общем, хочешь, я с тобой пойду?
— Хочу, — неожиданно ответила она. — И… извини. Ты вовсе не такой придурок, каким казался.
От этих слов стало радостно.
— А ты не зануда.
— Но и не принцесса.
— Почему?
— Да посмотри на меня, — она повернулась к буфету, уставившись в мутноватое отражение в его дверцах. — Я ведь… Ляля красивая.
— Ага, только тоже собой недовольна. Вот скажи, Тараканова, почему девицы вечно что-то хотят в себе поменять? Одни волосы накручивают, другие распрямляют. Блондинки красятся в чёрный. Брюнетки высветляются. Рыжие притворяются шатенками. Кто-то худеет. Кто-то толстеет. Какой в этом смысл?
Она повернулась и поглядела так, растерянно:
— Н-не знаю.
— Ну и тогда чего париться? Ты красивая.
— Не такая, как твоя Альбина.
И почудилось, что сказано это было с немалым раздражением.
— Ревнуешь?
—
— Фамильный сервиз?
— Да нет. Обычный из хозмага. Просто посуды немного.
— Надо было сказать, в центре была, прихватили б.
— Мелецкий!
— Чего? Ну если немного, а нас вон тут…
— А тебя ничего не смущает?
— Ты смущаешь.
— Я?
— Твоё настроение скачет. То ты в печали, то злишься.
— Проклятье, наверное.
— Или всё достало?
— Тоже может быть. Вот те, на верхней полке… там вроде целые. Но разные.
Данила вытащил указанные тарелки.
— Вряд ли тут кого смутит разный рисунок.
— Ты им веришь?
— Кому?
— Моей родне. Они такие… такие… не знаю… Ляля. И Никита… дядя Женя. Свои. Но мама… впрочем, от неё я как раз никогда не видела ни любви, ни… а теперь вот что мне делать?
— Ну, — Данила вытащил ещё одну стопку. — Для начала предлагаю поужинать. Потом проверим, как дела в независимой мышиной империи. А там, глядишь, чего-то и образуется.
— А если нет?
— Если нет? Тогда образуем. Кстати, для начала переговори с бабушкой. Может, я не слишком-то отца радовал успехами, но не скажу, что совсем вся его наука мимо прошла. Так вот, он говорил, что никогда нельзя полагаться на один источник информации. Даже если он очень надёжный. А твой, как понимаю, таким не назовёшь.
— Наверное…
— Так что бери вон стаканы или чего там ещё надо и пошли. Сначала ужин. Потом всё остальное.
— А ты не слишком раскомандовался?
— В самый раз. Привыкай.
— Что?
— В семье должен быть один лидер!
— Мелецкий…
— У меня посуда. Обратишь в козла — побьётся.
И она улыбнулась. Уже совсем даже не грустно.
Почти отпустило.
Вот интересно, сам по себе подростковый возраст у Ульяны прошёл тихо и незаметно. Возможно, потому что замечать её метания и общее недовольство жизнью было просто-напросто некому. Мама была увлечена собой. Отец — мамой.
Ульяне оставалось лишь не мешать.
— Никита, ты чего такой мрачный? — Ляля крутила в пальцах огурец.
А Никита, на сей раз в человеческой ипостаси, вздохнул и признался:
— Что-то живот крутит…
— Чур мне в тапки не блевать! — спохватился Игорёк, который выглядел чуть менее бледным, чем обычно.
— И за столом тоже не надо, — дядя Женя наклонился и погладил бутылку, что стояла рядом. — Вы мне лучше подскажите, как их назвать.
— Ну… продолжая традицию. Эмфизема есть. А будут ещё Зараза и Холера? — предложил Мелецкий, кажется, вполне себе освоившийся в окружающем дурдоме. Он и наклонился, благо, сидел недалеко. — Вот та, которая справа, чисто Зараза!