Вегетация

Иванов Алексей Викторович

— Чё ничё не спрашиваешь? — спросил Серёга.

— А что я должен спрашивать? — строптиво ответил Митя.

— Ты же всегда чё-то спрашиваешь, — Серёга подал бутерброд.

— Я всё уже знаю!

Серёга понимающе усмехнулся с набитым ртом.

Митя жевал и глядел, как перед грузовиком бесконечно стелется зелёная волна, и ему это было почему-то не безразлично.

— Жалко деревья, — сказал он.

— Херня! — заявил Серёга. — Через год такие же будут стоять.

— Через год не будут. Этому лесочку лет десять.

— Ему год, — возразил Серёга. —

Здесь рубили в прошлом июле. На карте написано. Я же тебе объяснял — радиация, всё растёт быстро.

Митя окинул взглядом равнину с молодыми ёлочками и берёзками. В мыслях что-то шевелилось — словно бы чужое, не его. Или его, но забытое.

— Селератный лес… — вдруг произнёс Митя.

— Чё? — не понял Серёга.

— Фитоценоз с ускоренной вегетацией.

— Кто с чем?..

— Я вспомнил! — поражённо сказал Митя. — Выскочило откуда-то… Этот лес называется селератным. Излучение подхлестнуло темпы его вегетации.

— Говори, блядь, по-человечески! — рассердился Серёга.

— Вегетация — это период развития растений.

— И чё?

Митя поглядел Серёге в глаза:

— Это ведь ненормальный лес?

— Ясен пень, ненормальный! Тут всё ненормальное! Древесина хрупкая, горит синим огнём, сгнивает за пару сезонов — только на бризол и годится.

Серёга достал сигареты и закурил. Митя молчал и о чём-то думал.

— Да за городом вообще ничего нормального не растёт! — Серёга решил добавить подробностей, чтобы Митя ещё что-нибудь вспомнил: — Картошка горькая, морковь, сука, мягкая, яблоки — как бумагу хаваешь… В городе под решётками всё как положено, а с радиацией говно получается.

— Растения не успевают формироваться, — пробормотал Митя.

— Угу! — удовлетворённо кивнул Серёга. — Давай продувай мозги!

Если Митяй восстановит соображение, то от него как от Бродяги пользы бригаде будет куда больше. Укажет тех «вожаков», которых с Харлеем нашёл.

— А на производство бризола какая древесина идёт? — спросил Митя. — Лиственная или хвойная?

— Да однохуйственно. Любую рубят. А что на делянках остаётся, то сразу гниёт и превращается в эту, как её, в почву. Вся земля жирная стала.

— Селератный педогенез, — сказал Митя. Он словно вслушивался в себя. — Нет, я изучал не биогеоценологию, а что-то другое…

— А что? — с любопытством спросил Серёга.

Митя пошевелил пальцами, точно ощупывал нечто неосязаемое.

— Что-то мелькает, а ухватить не могу…

— Ладно, ещё догонишь, — великодушно пообещал Серёга.

Гигантский грузовик плыл в зелёных разливах, а вдали, как линия берега, появилась тёмная зубчатая граница более высокого леса. Серёга, вздохнув, поднялся и направился в рулевую рубку.

— Сваливаем, — сказал он Мите. — Сейчас по просеке попрём.

В рубке Серёга переключил машину на ручное управление.

«Лю Чонг» оказался шире, чем просека. Серёгу это не смутило: он верил в победительную мощь машины, что принимала в кузов двести тонн грунта и вывозила его на подъём из карьера. Левыми колёсами грузовик катился по мелкому подросту на

свободном пространстве, а правой стороной загребал чащу. Удар капота сбивал деревья, они с шумом падали на просеку или друг на друга. Машину качало и трясло, под колёсами яростно трещало. Длинные ветви скребли по борту, по кузову, подметали площадку возле рулевой рубки, точно хотели схватить и вытащить из рубки водителя, который устроил это бедствие. В воздухе кружили сорванные листья. Грузовик вспарывал дебри и вываливал их зелёные внутренности себе на морду.

Митя смотрел, как деревья ломаются и размахивают руками. Даже в рубке он уловил свежий и будоражащий запах израненного леса — и вдруг, подпав под власть запаха, словно растворился в лесу, не теряя себя. Всё, что ощущал и осязал этот лес, Митя тоже ощущал и осязал. Пускай лес мутировал от излучения, он всё равно был живым: он страдал и в какой-то недоступной своей глубине вскипал от гнева. Наваждение опалило Митю — и развеялось.

— Лес чувствует, как мы его мучаем, — потрясённо сказал Митя Серёге.

— Ни хера он не чувствует, — ответил Серёга. — Его срубят через три года.

— Он знает, — убеждённо произнёс Митя.

Серёга покосился на брата с подозрением.

— Это ты знаешь, а не он.

Митя мрачно пожал плечами.

— Ты облучился, Митяй, — недовольно пояснил Серёга. — Ты в Бродягу превращаешься. Бродяги всякую байду в лесу понимают.

Ему впервые стало жаль брата. И сразу его взяла досада. Какого хрена?! Митяй знал, когда пошёл в лес за Харлеем, что обязательно словит нехилую дозу облучения. Он сам на это согласился. Чего его жалеть?

— В город вернёшься — вылечишься, до лешака тебе ещё далеко, — сказал Серёга. — Лешаки — это беспредел конченый, а Бродяга — так, терпимо.

Грузовик свирепо прорывался дальше, как носорог: давил, крушил, сметал с пути. Деревья покорно падали, порхала листва, ревел дизель.

Дорога через большой лес заняла часа полтора, а потом впереди снова распростёрлась освещённая ярким солнцем равнина с низенькой порослью. И дальше, за пологим изгибом холмов, густо-синими волнами встала длинная горная гряда. Где-то перед ней и лежало невидимое пока Банное озеро.

15

Банное озеро (I)

Путь искать не приходилось: главная улица посёлка и являлась дорогой на Белорецк. Когда-то асфальтовая, а сейчас непонятно какая, она была плотно утрамбована машинами и протравлена кислотами до керамической красноты. По мнению Егора Лексеича, трасса не представляла опасности: она тупиковая, все лесоразработки далеко и лесокараванам здесь делать нечего.

Заброшенный курортный посёлок вытянулся по берегу озера километра на два. Кирпичные коттеджи, фигуристые виллы, двухэтажные бревенчатые пансионы, рестораны, клубы, спортзалы, гаражи — всё затоптал могучий лес. Здесь его не рубили — неудобно, и он вымахал в полный рост. Во дворах высились шатровые ёлки и раскидистые рябины, над домами взлетали стволы сосен. Кусты росли на балконах и верандах, крыши зеленели мхом.