Вегетация
Шрифт:
Алёна снимала на телефон. Егор Лексеич перехватил автомат поудобнее, примерился и без колебаний всадил очередь в алабаевца, висевшего между Калдеем и Серёгой. Алабаевец словно сплясал под ударами пуль. Калдей не дрогнул, а Серёга шарахнулся в сторону, и расстрелянный пленник мешком свалился на гальку пляжа.
Егор Лексеич нацелил ствол автомата на второго «спортсмена».
Щука на карачках тихо поползла прочь от мотолыги. Митя оглянулся на неё — Щука тоже была пленницей, и её нельзя было отпускать. А все прочие в бригаде заворожённо смотрели на Егора Лексеича.
— Молчи! — едва слышно попросила Щука. — Он же и меня потом кончит!..
Митя
— Командир, договоримся же… — сипло сказал Егору Лексеичу второй «спортсмен»; правая нога его странно вихлялась.
Егор Лексеич держал его на прицеле, но не стрелял. Алёна невозмутимо снимала на телефон. Талка тихо плакала — вспоминала Холодовского. Калдей стоял столбом. Серёга вытирал ладонью открытый рот. На морде Матушкина сами по себе ёрзали морщины. Фудин качал головой, будто сокрушался, что пленники такие гады. Вильма расслабилась, ведь Алабая среди пленных не было. А Егор Лексеич держал «спортсмена» на прицеле и чего-то ждал.
Над Инзером полыхнула молния, в небе загрохотало, и закрапал дождь.
Щука не ушла далеко. Идти по лесу в темноте и босиком она не хотела — только ноги рвать, и она затаилась в тальнике: ей требовалось видеть берег с мотолыгой и харвером. Не шевелясь, она наблюдала, как бригадир Типалов всё-таки опустил автомат, пощадив пленника, а затем бригада спохватилась, что Ведьма исчезла. Кто-то там орал, затем бригадир, а вместе с ним и другие мужики из бригады в бесполезном остервенении секли по деревьям и кустам очередями, затем все под дождём полезли по машинам.
Щука лежала в тальнике на брюхе и терпеливо ждала. Мимо неё по реке с плеском прошагал харвер — огромный паук, за харвером, рыча, прокатилась мотолыга, и бригада неспешно скрылась за поворотом. Дождь зачастил, над Ямантау метались широкие сполохи бледного света и ворочался гром.
Щука выдралась из тальника и босиком заковыляла по камням к трупу расстрелянного алабаевца. Надо снять с него коцы, без обуви — никуда.
Щука так увлеклась, расшнуровывая и стаскивая ботинки мертвяка, что не заметила, как рядом с ней появилась большая рыжая собака. И вскоре в Щуку сквозь дождь, ослепляя искрами, упёрлись яркие лучи ручных фонарей. Это бригада Алабая вернулась за оставленными товарищами.
44
Водозабор (I)
Дождь сыпался и сыпался из темноты над головой, дробно рокотал по толстому полиэтилену, которым сверху прикрылась бригада. Изредка небо взрывалось грохотом и в быстрой вспышке бесцветного огня раскалывалось извилистыми трещинами, а в их глубине, как чёрная магма, кипели косматые облачные массы. Вспышка на миг материализовала странный, инфернальный мир: измятое складками пространство, зависший блеск ливня, дальняя гора — словно там во мраке раздулась белая медуза со щупальцами, и текучая речка.
Харвестер шёл первым, ломано мелькая коленями. Сзади его освещали фары мотолыги. Харвер был роботом: глухая ночь, ливень и незнакомый путь по руслу его не смущали. Он переставлял длинные ноги с просчитанной и равнодушной самоуверенностью машины. Рыча дизелем, мотолыга торопливо катила за ним, переваливалась на неровностях дна и выбрасывала за кормой из-под гусениц фонтаны воды с песком и галькой.
Митю трясло
Убийство пленника никого не ошеломило. Да, перепугало внезапностью стрельбы, но не более того. Смерть человека — огромное по смыслу событие; оно должно вздыбить и вывернуть душу свидетелей, но просто просвистело мимо них и даже ветерком не обдуло. Нет, эти люди не были бесчувственны. С ними случилось что-то другое. Для них будто закрылся тот уровень, на котором находился ужас вечного небытия и страх бессмысленности жизни. И бесполезно было говорить им о добре и зле.
Бригада пробиралась по Инзеру ещё долго, больше часа, а потом справа в зарослях показались почти неразличимые руины невысоких домишек: стена с квадратами окон, перекошенная дырявая крыша, столбы. Инзер вильнул ещё пару раз, и на берегу появились плоские сооружения водозабора: кирпичная коробка большого здания и затонувшие в кустах здания поменьше.
Егор Лексеич оставил харвер во дворе, кое-как огороженном рваной и ржавой сеткой, а мотолыга через пролом въехала прямо в машинный зал. Здесь под облупленными кожухами застыли насосы и огромные баки резервуаров, покрытые плесенью. Ветхие трубы соскочили с опор. Из стыков потолочных плит свисали пряди корней. Гусеницы мотолыги давили гнилой хлам на полу.
Для ночлега расчистили небольшую площадку, разожгли костерок. Синий огонь зыбко осветил помещение, будто какой-то загробный мир, и лица людей, сидевших вокруг костра, выглядели как у мертвецов.
Пленного алабаевца бригада привезла с собой. Пленник не порывался сбежать, как Щука. Что ж, Щука была дикой бабой, каторжанкой, которой всё похрен в лесу, а пленник был человеком городским, привыкшим к комфорту, и не хотел в одиночку мотаться в темноте по незнакомому мёртвому городу.
— Пойдём-ка потолкуем, — сказал ему Егор Лексеич.
Митю вдруг словно дёрнуло за нервы. Хозяйская и добродушная манера бригадира теперь, после расстрела у моста, вызывала у Мити ненависть. За добродушием пряталась свирепость зверя. Митя уже понял, что Егор Лексеич способен на любую подлость, а бригада всё равно будет считать его надёжным мужиком. И Митю бесило: неужели сущность Типалова людям не очевидна? Митю сжигало желание разоблачить Егора Лексеича. Можно жить во лжи, которая выгодна бригадиру, но невыносимо жить в тупости бригады.
— Допрашивайте его тут, при нас! — дерзко возразил Митя. — Что он знает — нас всех касается!
Егор Лексеич даже немного оторопел. Этот сопляк спятил, что ли?
— Да мне говорить-то и нечего! — охотно выдал пленный алабаевец; он опасался допроса один на один. — У Алабая шесть бойцов вместе с ним! Лагерь — на стройплощадке «Гарнизона». Для трелёвки — танк, вот и всё!
— Танк!.. — промахнуло по бригаде.
Митя сразу вцепился в этот факт, чтобы сокрушить бригадира.
— Вы на танк бригаду поведёте, Егор Алексеич?