Век Екатерины Великой
Шрифт:
Потемкин упер взгляд в землю, но после слов друга посмотрел на него испепеляюще.
– Смеешься надо мной? Их пятеро Орловых, а я один.
– А я на что? Нас двое.
Потемкин усмехнулся.
– Ладно, раз нас двое, можно и попытаться. Кто знает…
– Матушка наша, государыня Екатерина Алексеевна и не ведает о твоих страданиях. Ты ей откройся, дай знать…
Григорий Потемкин паки метнул злой взгляд.
– Да признавался уже! И на колени пред ней вставал.
Гаврила не поверил:
– Ты что? В своем уме? Орловы же тебе спуску не дадут!
– Да плевать мне на них!
Державин укоризненно покачал головой.
– Ну, а что императрица? Не прогнала, не пристыдила тебя? Не сказала, что слишком
– Ни то, ни другое. Проходит мимо. Правда, улыбается.
– Улыбается, друг мой, стало быть – есть надежда! Поверь мне, поэту, певцу человеческих душ.
Он молча обошел вокруг опечаленного друга.
– Но все-таки, – сказал он, – след нам, добрым молодцам, навестить нашего святого мученика Арсения. Попросим его, Христа ради, пояснить, что сие означает – когда женщина в таких случаях улыбается. Как на сие смотришь?
– Поедем… когда-нибудь, – рассеянно ответил погрузившийся в свои мысли Григорий Потемкин.
Голова его была занята императрицей. Нынче Григорий Орлов в очередной раз пригласил его в свои покои. Паки будет веселье, радость от свидания с Екатериной, но что ему от той радости, коли он не может остаться с ней наедине хоть на минуту? В последнее время таковое положение стало изрядно его утомлять. Вестимо, у него хватало женщин, с коими он проводил время, но мечтал он лишь о ней. Глупец! Надеяться ему не на что, посему лучше бы удалиться в монастырь… А то что остается делать? Жениться? Граф Кирилл Разумовский, с коим он в большой дружбе, мечтал оженить его на своей дочери. Потемкин перестал появляться в их доме, понеже не хотел подавать надежды на сей брак. Неможно ему ни о ком думать, коли в голове у него токмо она, Екатерина Алексеевна, императрица.
Не хотелось ему видеть никого, особливо Орловых, но пошел, дабы увидеть предмет своих мечтаний. Орловы пригласили его сыграть в бильярд, в коем Григорий был горазд на зависть многим – в том числе Орловым.
Так случилось в тот злосчастный день, что из-за какого-то пустяка в игре Григорий Орлов вдруг взъярился и обругал его. Потемкин ответил ему, понеже никогда за словом в карман не лез. Завязалась драка, в коей Алехан, озлившись, хлопнул его бильярдным кием, попав по лицу. Не соразмерив дикую силищу, он повредил Потемкину глаз. Приглашенный лекарь посоветовал сделать примочку на воспаленный глаз, которая токмо навредила. Потемкин страшно расстроился и удалился в монастырь, где читал умные богословские книги и даже, по его словам, собирался постричься в монахи. Он принял таковой оборот дела как знак судьбы, предначертанный свыше. Но втайне, в глубине души, уязвленный своим новоприобретенным изъяном, Григорий Потемкин чаял, что императрица вспомнит о нем и не оставит его. И чаяния его оказались не напрасны: в один прекрасный день государыня вдруг обнаружила отсутствие своего поклонника. На ее вопрос, куда запропастился камер-юнкер Потемкин, Григорий Орлов рассказал печальную историю о внезапно заболевшем глазе и потерянном зрении, и что, дескать, теперь Потемкин в монастыре, готовится постричься в монахи. Орлов не знал, что императрица никогда не оставляла тех, к кому была привязана. А к поручику Потемкину она привязалась столь крепко, что даже реже стала собирать свой кружок, понеже так не хватало его шуток и остроумных замечаний. Екатерина пожелала не допустить оного пострижения. Орлов не был против, понеже сей одноглазый Циклоп, как они с братьями прозвали его, казался теперь не соперником ему, красавцу.
Потемкина призвали ко двору и назначили помощником обер-прокурора Синода как человека, изучавшего богословие в Московском университете. Нет, государыню не смутил полуприкрытый больной глаз Потемкина – она пуще прежнего не оставляла его без внимания. Направляя его на новую должность в Синод, она даже отправила туда письмо, детально очертив в нем, с каким кругом деятельности Потемкин должон ознакомиться. Она замыслила
Екатерина продолжала любить своего ненаглядного Григория Орлова. За заслуги перед ней и отечеством она пожаловала ему звание сенатора и генерал-адъютанта, подарила десять тысяч душ крепостных крестьян и два миллиона денег (один миллион он вернул). Григорий жил в ее покоях. Императрице не нравилось, однако, что с первых дней ее восшествия на трон он вел себя как император – позволял себе лежать на кушетке в присутствии приближенных императрицы, называл ее на «ты», целовал и обнимал при посторонних. Недаром княгиня Дашкова возненавидела и не хотела видеть его.
Ко всему прочему, Григорий не стремился ознакомиться с государственными делами, политика его не интересовала. Он, как и прежде, оставался любим армией, где братья распространяли слухи о том, что наследник, цесаревич Павел слаб здоровьем, а посему Екатерине надобно выйти замуж и родить детей, дабы обеспечить трон наследниками. Он, как и вся его семья, желал одного: стать супругом императрицы, сделавшись ее соправителем. Об оном Григорий говорил постоянно и, в конце концов, Екатерина положила вынести сей вопрос на заседание Сената. Она так любила Григория Орлова, что и сама подумывала о браке с ним, пусть и пугала ее будущая жизнь с необузданным, дерзким и неуемным мужем.
Наконец, под его напором она созвала очередное заседание Государственного Совета.
Во всей красе своей сидя на троне перед мужами государства, Екатерина, помедлив, заявила:
– Господа, мы здесь решаем важные вопросы нашего государства. И решаем их, на мой взгляд, вполне успешно – благодаря вашей разумности и дальновидности. Ныне у нас такожде несколько важных для государства насущных дел, которые требуют неотложного решения. Первое из них касается семейного счастья вашей государыни, стало быть – меня.
Она замолчала.
Собравшиеся вельможи замерли, затем по рядам прокатился еле слышный гул и вновь наступила тишина.
Императрица, заметив их растерянные лица, подумала, что, скорее всего, не стоило затевать дело с замужеством: и так для нее все было вполне удобно. Но вот амбиции ее любимого совсем другие. Екатерина обратила свой взгляд на Григория. Тот сидел, выдвинувшись всем своим большим корпусом, навалившись на стол и вытянув на него руки со сверкающими перстнями на пальцах. Серые глаза его смотрели напряженно.
Екатерина специально облачилась в изысканно красивое платье – робу ее любимого голубого цвета. Диадема в бриллиантах сияла на ее роскошно убранной голове, губы улыбались. Вся она являла собой изящество и удовлетворение собственной жизнью.
– Словом, – сказала она, постукивая веером по ребру руки и обращая ко всем своим двадцати сенаторам сияющие глаза, – я желаю обвенчаться с графом Григорием Григорьевичем Орловым.
Краем глаза она видела, как Григорий, уверенный в положительном исходе дела, самодовольно откинулся на кресло. Остальные вновь зашевелились, зашептались, стулья заскрипели, задвигались. Тихий гул нарастал – сенаторы переговаривались. Императрица поймала удивленный взгляд Никиты Панина. Волконский что-то шептал на ухо Голицыну, Глебов наклонился к Щербатову. Алексей Орлов ни на кого не смотрел, занятый какой-то бумагой, однако шрам на его лице покраснел – признак неожиданного волнения. Екатерина переглянулась с Григорием. Напряжение с его лица не сходило. Она же чувствовала себя спокойно, зная – чему быть, того не миновать. Что будет, то и будет. Она обвела всех взглядом. По большому счету, противниками оного брака были немногие, и те не стали бы выступать против, понеже боялись всесильного Орлова. Но вдруг встал Никита Панин. Заслонив своей огромной фигурой свет от окна, он выпрямился и произнес слова, ставшие известными всему свету: