Век Екатерины Великой
Шрифт:
– Наверное, Бирон посоветовал ей – такожде, как вы, граф, советуете мне создать собственный конвой и стражу.
Глядя себе под ноги, Орлов строго заметил:
– Доступ в ваш, Ваше Величество, Зимний дворец свободен для всякого прилично одетого человека. И кто знает, что у некоторых на уме. Посему, гвардейцы по-прежнему пусть охраняют дворец снаружи, а кавалергарды будут иметь честь охранять ваши покои.
– Колико же, вы полагаете, их будет?
– Думаю, подразделения из шестидесяти солдат будет достаточно, дабы вашей драгоценной жизни ничто не угрожало ни здесь, ни
– Поудобнее? У вас есть какие-нибудь предложения?
– Мне думается, подойдут черкески, накинутые на плечи наподобие тех, что носят воины-туземцы к югу от России. Очень уж они удобны.
– Даже не представляю, как они выглядят.
– А я вам нарисую и опишу, Ваше Величество.
– Хорошо. Об уланах, кирасирах и гусарах поговорим в следующий раз. Перейдем все-таки к первоочередному нашему делу – к восстановлению Кавалергардии.
– Полагаю, что там, как и прежде, будут служить состоятельные дворяне.
– Значит, туда направим крепких, под ваш, граф, рост, дворян.
– Правильно. Кроме того, люди там нужны сметливые, поскольку им требуется высокая и строгая подготовка. Прежде в Кавалергардии даже вахмистр полка имел право личного доклада императрице.
– Что ж, сие и ныне пусть будет иметь место. А что касательно формы?
– Я предлагаю оставить прежние синие бархатные мундиры, на голове – серебряные кирасиры.
Орлов серьезно посмотрел на императрицу. Та согласно кивнула.
– Полагаюсь, граф Алексей Григорьевич, на вас. Знаю, лучше никто не распорядится.
Она подала ему руку, что означало конец беседы. Огромный Орлов неловко склонился поцеловать ее.
По возвращении из Швеции поручик Григорий Александрович Потемкин потешил императрицу рассказом о том, как его там принимали. Особливо впечатлил императрицу один эпизод: когда шведы показывали русской миссии все флаги и штандарты, которые они в прошлом отвоевали у русской армии, король Адольф-Фридрих сказал: «Видите, колико раз шведы одерживали победу над вашим народом?». На что остроумный Потемкин не замедлил ответить: «Не знаю, как насчет ваших знамен у нас, но города, которые мы у вас отобрали, и поныне принадлежат России. А что знамена? Пользуйтесь ими!».
Все сие он говорил в лицах, меняя голос и мимику, чем очень рассмешил всех своих слушателей. Выслушав сей анекдот, Екатерина подумала, что не зря повысила его в чине сразу из вахмистров в подпоручики. Слушая его, она хорошо на сей раз разглядела молодого человека и восхитилась его красотой – особливо шелковистым кудрям. Она помнила, как еще в первую встречу с Потемкиным, обернувшись к Орлову, посетовала, что волосы его гуще и красивее, чем ее собственные. Ее проницательные глаза увидели, что Потемкин, в свою очередь, был очарован ею – да он и не скрывал сего.
Братья Орловы любили его и часто рассказывали Екатерине Алексеевне их совместные приключения. Расхваливали его умение рассмешить, забавно двигая ушами. Однажды они попросили проделать сие в присутствии императрицы.
Она отметила его мужественную красоту, могучий вид и смелый взгляд. И что особливо покорило ее – редкий, как ей казалось, ум. Толковые молодые люди необходимы были отечеству – и в армии, и во флоте, и в управлении государством. Она лишний раз порадовалась тому, что у Орловых есть таковой товарищ. Григорий Александрович часто бывал в их обществе. Он сошелся с ними, понеже привносил в их тесный кружок оживление и особое веселье. Такожде, как и они, он был любителем выпить, сыграть в карты, просадить деньги. Веселый и насмешливый Потемкин нравился всем. Чем-то напоминал он Левушку Нарышкина, натурального, по мнению Екатерины, арлекина, – но, в отличие от того, к насмешнику Григорию Александровичу относились с большим уважением и доверием. Даже ее кроткая камер-юнгфера, Марья Саввишна Перекусихина, с некоторых пор новая близкая подруга императрицы и личная прислуга, изрядно напоминающая Екатерине Прасковью Владиславову, весьма была к нему расположена.
По приезду камер-юнкер Григорий Потемкин стал подстерегать императрицу в коридорах Зимнего дворца, падать на колени и признаваться в любви. Сколь неподражаем он был в своей искренности! Екатерина воспринимала его как юнца, токмо начинающего входить во взрослую жизнь, но дерзкого и безрассудного. Невооруженным глазом видно было, что он влюблен сильно и безрассудно. Сие льстило Екатерине. Многие вели себя по отношению к ней, как влюбленные молодые люди, готовые и жизнь за нее отдать, но никто, окромя Потемкина, не дерзнул на публике признаваться в страстной любви, говоря, что не Орлов, а он достоин стать ее кавалером. Юнец, который не желает считаться с Орловыми и мириться с условностями двора!
Екатерине и ее фавориту как-то пришлось со стороны слышать, как он весело расспрашивал Шешковского, намекая на его род занятий:
– Что, Степан Иванович, каково кнутобойничать?
Тот, коего остерегались даже вельможи, степенно и спокойно отвечал любопытствующему юнцу:
– Потихоньку, Григорий Александрович, потихоньку.
Переглянувшись с Орловым, Екатерина заметила, кивнув в его сторону:
– Вестимо, поручик не из робкого десятка!
– Вестимо, – подтвердил Орлов, – сей молодец не имеет привычку считаться ни с кем и ни с чем.
И в самом деле, Григорий Потемкин смолоду не считался с условностями двора и привилегированным положением некоторых царедворцев. А каковые дерзости он себе позволял!
Екатерина особливо запомнила одну из них: однажды, когда он дежурил во дворце как камер-юнкер, за столом она задала ему вопрос на французском языке, а он ответил на русском. Граф Александр Строганов сделал замечание, мол, государыне положено отвечать на том же языке. Потемкин, сверкнув на него дерзкими глазами, ответил: