Век Екатерины Великой
Шрифт:
Теперь его сменил Федор.
– Григорий Орлов был лично известен Петру Великому и с гордостью носил на золотой цепи его портрет, подаренный самим императором.
Екатерина широко открыла глаза:
– Император, я вижу, умел отблагодарить достойных и верных людей.
Все немного помолчали. Братья выпили еще по бокалу вина.
Императрице хотелось продолжить беседу.
– Ну, а у вашего отца, народилось пять сыновей?
– Шесть! Наша матушка, Лукерья Михайловна, народила нас за восемь лет. Один Михаил во младенчестве умер,
Он обнял сидевшую рядом Екатерину и крепко прижал, показывая свою силу.
– Боже, Григорий Григорьевич, перестань. Знаю, знаю я твою силу, давно знаю. Убери руку, ослабь, задохнусь сейчас.
Григорий, смеясь, отстал от нее. Федор улыбался, Алексей же нахмурился.
– Не делай так, Григорий Григорьевич, – строго обратилась к фавориту Екатерина.
– Хорошо, хорошо, Екатерина Алексеевна! Душенька, я ведь любя.
– Так любя и задушить можно, – прокомментировал Алексей, холодно глядя перед собой.
Алексей хотел что-то добавить, но Екатерина спросила:
– Что же ваш младший брат, Владимир?
– Володька-то? Он у нас красна девица, – мгновенно ответствовал Федор.
– Красавец еще тот! Живет с маменькой, любит деревню, хозяйство, деревенскую красу, все время что-то читает. Больше ничего ему не надобно.
– Может, он учиться хочет? Так надо его послать, хоть в Данию.
– О! Весьма, весьма хорошая мысль, матушка моя, – подхватил идею Григорий. – Давай отправим парня, пусть поучит науки, выучит языки. А то средь моих братьев один я знаю французский и немецкий, спасибо Сухопутному шляхетскому кадетскому корпусу.
– Он молодец, – пьяно махнул на него рукой Федор. – Год токмо там проучился, а языки успел выучить, не то, что я – и за четыре года учебы мало что знаю, – на себя он тоже махнул недовольным жестом. – И Алехан молодец, самый главный лошадник во всей армии…
– Лошадник?
– Весьма хорошо разбирается в лошадях наш Алехан, – похвастался братом Григорий. – Он у нас и самый умный.
Екатерина посмотрела на Алексея. Тот смотрел в другую сторону, словно бы не слыша, о чем идет речь.
– Да, не знал бы я немецкий, – продолжал изливать душу Григорий, – не поставили бы меня стеречь барона Шверина, и, стало быть, никогда бы наши с тобой пути, радость моя, не пересеклись…
Григорий пьяно поцеловал Екатерину в щеку.
– Большая потеря, – съехидничал Алексей, – не ты, так… – Он вовремя осекся.
Григорий зорко взглянул на брата.
– Ну-ну, ты по легче… Свою душеньку, Екатерину Алексеевну, я никому не отдам, сразу прибью. Никому! Ясно? – он намеренно грозно посмотрел на братьев.
Смелым и опасным противником Екатерины Алексеевны оказался ростовский митрополит – Арсений Мацеевич. И у прежней власти с ним происходили недоразумения, понеже он не стеснялся резко говорить о законодательстве, когда дело касалось духовных вопросов. С государыней
Духовные лица чаяли, что Екатерина отменит указ Петра, но она не сделала оного, вызвав тем самым их гнев и возмущение. Императрица ведала, что в переписке архиереев между собой сквозило негодование по оному поводу. В начале февраля (в Москве шли праздничные шествия под руководством Федора Волкова) Арсений в Ростове совершал обряд предания анафеме. Все ростовское духовенство присутствовало при сем торжественном обряде. Арсений прилюдно возносил громкую молитву, в коей просил небо отвратить хищников от исполнения их намерений, но ежели они воспротивятся тому, то дабы память их погибла и имя их было истреблено в книге живых.
Через месяц он написал письмо в Синод, в коем указал на противоречия между заявлениями Екатерины сразу после воцарения и ее действиями в последовавшие месяцы. Еще через десять дней он написал токмо вернувшемуся из ссылки Бестужеву с просьбой защитить церковь от гонений. Синод доложил Екатерине об обряде анафемы, кою учинил митрополит Арсений, отмечая, что оно оскорбительно для Императорского Величества. Екатерина нашла в действиях митрополита посягательство на спокойствие подданных и дала указание предать его суду. В середине марта его арестовали, вскоре он уже предстал пред судом Синода. Он ответствовал пред Орловым, Глебовым, Шешковским и императрицей прямо и откровенно – настолько, что Екатерина зажала уши. Он объявил ее безбожной вольтерианкой, раз она переписывается с французским философом – атеистом Вольтером.
Митрополиту закляпили рот. Суд шел семь дней.
– Мацеевич-то наш, оказывается, ясновидец, – изволил съязвить генерал-прокурор Глебов после суда.
– В самом деле? И что же он провидит? – незамедлительно поинтересовался его помощник, проворный Степан Шешковский.
– Поведал нам, что видит он, как двое юношей будут править Россией, и выгонят они турков, и возьмут Царьград.
– Двое юношей? Кто же они? – спросил князь Григорий Орлов.
– Вестимо, Павел Петрович и Иоанн Антонович.
– Странно, – покачал головой князь. – Еще ладно Павел Петрович…
– Во сне ему сие привиделось, – прервала их императрица и обратилась к Шешковскому: – Ну, как идет тайное следствие?
– Доносчиков, Ваше Величество, наградили. Тех, кто слышал крамольные речи и не доложил – наказали.
– Уж не ведаю, как Мацеевич будет себя вести после лишения сана.
– Думаю, посидит в Николо – Корельском монастыре с кормовыми в пятьдесят копеек, поймет, что к чему, – сказал Григорий Орлов, подбрасывая полтинник. Поймав монету, он согнул ее пополам.