Век Екатерины Великой
Шрифт:
Внимательно выслушав его слова, императрица строго заметила:
– Бестужев осмелился просить меня о смягчении его наказания. А я ведаю, что и не за такие преступления головы секли, а иначе как было бы возможно укреплять тишину и благоденствие народа – коли возмутители остались бы не наказаны?
– И чего ему не хватало? – удивлялся генерал-прокурор Глебов.
– Се – благодарность за то, что вступив на престол, приказала я вновь открыть домашние церкви, запечатанные при Петре Федоровиче, запретила в театре играть пьесы языческого
– Ну, что сказать? – развел руками князь Орлов. – Стало быть, чем больше учиняешь во благо, тем меньше благодарности.
– Что ж, другим святым отцам выйдет урок, – заключила государыня Екатерина и, попрощавшись, вышла вместе с Орловым.
Дабы развеяться от встречи с мятежным митрополитом, Екатерина решила выйти из кареты на подъезде к Царскому Селу – подышать свежим весенним воздухом. Редко, но все же императрица находила время прогуляться с Григорием по царскосельским аллеям. Они оба любили подобные мгновения. Усевшись на лавке под липами, они разговаривали обо всем – но токмо не о Мацеевиче.
Григорий вновь заговорил о своей любви к ней, о том, как хочет он, чтоб они зажили семьей вместе с сыном Алексеем.
– Ты бы родила еще сына, зоренька моя! Нас вот – пятеро братьев, и мы сила все вместе. Сулила же, голубушка, что поженимся, – уговаривал он ее, целуя и заглядывая в глаза.
Екатерина ни о чем не хотела думать. «Паки о том же!» – внутренне досадовала она на своего любимца.
– Гришенька, ну давай не будем нынче серьезные вопросы решать. После судебных разбирательств с митрополитом Арсением сие весьма для меня тяжко.
– Не любишь ты меня, Екатерина Алексеевна.
Екатерина не переносила размолвок. Встала, руками повернула его голову к себе.
– Друг мой, родной мой, – сказала она просительно, глядя на него опечаленными глазами, – я люблю тебя, но ежели я обвенчаюсь с тобой, то нам грозит участь моего супруга.
– Пошто ты так думаешь? – сдвинул разгневанные брови Орлов. – А как же Елизавета Петровна с Разумовским? Они были тайно обвенчаны, хотя детей у них и не было. Что нам мешает сделать сие – хотя бы ради нашего Алешки?
– Так ты полагаешь, они обвенчаны были?
– Не сомневаюсь! Все говорили, не сомневались, и ныне не сомневаются. Даром, что документ граф Разумовский сжег.
– Не сомневайся. Лучше скажи, ты доволен моим подарком, Гатчинской мызой?
Орлов, не заметив уловки Екатерины, ответил, порывисто поцеловав ей руку:
– Не токмо доволен! Счастлив твоим вниманием, царица сердца моего.
Екатерина проворно вывернулась из его объятий. Он хотел ее обнять, но она вывернулась.
– А знаешь ли ты, за колико рублев я выкупила сию мызу у князя Бориса Алексеевича Куракина?
Князь Орлов улыбался:
– Скажи. Буду знать.
Екатерина приняла важный вид;
– Сто
Орлов явно не ожидал услышать таковой цифры. Он сменился с лица и присвистнул:
– Сумасшедшая!
– Согласна, цена безумная! Но сие не все.
– Что же еще? – удивился князь.
– Я отдала распоряжение заказать проект на строительство дворца для тебя. Вот и пригодился твой возвернутый миллион рублев.
Слова про миллион он пропустил мимо ушей. Казалось, будто у князя дыханье на мгновенье пресеклось.
– Заказала… Кому?
– Архитектору Антонио Ринальди. Ты, вестимо, видел его творения у нас, в Санкт-Петербурге.
– Ах да! Тот черный и тщедушный старый итальяшка. Значит, у меня будет свой дворец. И ты туда переедешь жить!
Он ухватил Екатерину за талию и закружил, благо, на перекрестке аллей места хватало.
Императрица завизжала:
– Отпусти меня сию же секунду, неугомонный, неуемный!
Орлов нехотя отпустил ее.
– Завтра же поеду к Разумовскому, расспрошу о его женитьбе на Елизавете Петровне.
– Может и расскажет, – неуверенно согласилась Екатерина, – но весьма сомневаюсь. Больно ему говорить об оном.
После суда с шестидесятисемилетнего митрополита Арсения сняли архиерейские одежды и знаки сана. Прямо из Крестовой палаты Арсения Мацеевича, облаченного в монашеские одеяния, повезли в Ферапонтов монастырь. Гаврила Державин и Григорий Потемкин знали его и очень сожалели, что священник попал в опалу. Они порешили посетить в ссылке бывшего митрополита, дабы поговорить с ним, выяснить подробнее причины его противоборства с императрицей. Но весьма скоро выяснили, что его отправили не в Феропонтов монастырь, а куда-то на север, под Архангельск.
– Ну что, поэт, – сказал Потемкин, – стало быть, вот такая новость: любезная наша государыня отправила Арсения в Николо-Корельский монастырь.
– Откуда ведомо тебе сие?
– В Синоде все о том говорят. Ты ж не забыл, где я обретаюсь?
– Надобно написать оду о нем.
– Оду? Напиши. Поведай в ней, что императрица дозволила владыке Арсению ходить в церковь и по монастырю лишь в сопровождении конвоя из четырех солдат и приказала три дня в неделю водить монаха Арсения на черные работы.
– Черные работы?
– Наш старец-митрополит рубит дрова, таскает воду, подметает и моет пол, аки святой. Уйду и я в монастырь, – сказал Потемкин, вздохнув, – нет счастья мне в мирской жизни.
– Паки ты о том же, – хмурился Державин. – Я такожде люблю государыню, так что теперь? Вешаться?
– Уйду в монастырь.
– Так ее все любят, что ж всем в монастырь или вешаться?
– Не знаю, как все, а я уйду в монастырь, – твердил тот, поднимая глаза к небу.
– Никуда ты не уйдешь. Она сейчас с Орловым, а там, глядишь, фортуна и к тебе обернется. Ты же у нас вон каковой – колоритный. Полюбит тебя Екатерина и изгонит Орлова от себя.