Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Гудвин Джейсон

Генуя еще некоторое время цеплялась за колонию в Пере, и ее галеры проходили по Босфору, но объемы ее торговли сильно сократились. Генуэзцы были до того раздосадованы потерей своих черноморских колоний и островов в Эгейском море (между 1456 и 1462 годом), что им пришлось полностью порвать с прошлым и послужить на благо Испании, отдав ей своего уроженца Колумба.

Венецианцы же славились тем, что никогда не опускали рук. Венеция упорно продолжала заниматься торговлей на восточном направлении, чередуя войны с переговорами (один француз назвал ее «поставщиком Мухаммеда и предтечей Антихриста»), изо всех сил сдерживая продвижение турок и один за другим теряя свои форпосты в Леванте: в 1499 году — Лепанто, главную свою жемчужину, в 1503-м — Корон и Модон, в 1540-м — Напфлио, в 1570-м — Кипр. Венецианцы не обманывались насчет перспектив полномасштабной войны с турками и заключали с ними договоры — пусть и унизительные политически, зато выгодные коммерчески.

«Повелитель,

ты живешь в городе, чье благополучие зависит от моря. Если на море небезопасно, сюда не будут приходить корабли, а если не будут приходить корабли, Стамбул погибнет». Такой совет получил однажды Селим I. После того как сам Селим завоевал Египет, а его сын Сулейман — Родос, Восточному Средиземноморью была обеспечена безопасность, а отношения с Венецией для империи превратились с практической точки зрения во внутреннее дело. «Напиши немедленно своей Синьории, — велел Сулейман венецианскому послу в 1533 году, — ибо она может разузнать, что делает рыба на дне морском, а также какой флот готовит Испания». Андреа Гритти, ставший дожем в 1523 году, провел юность в Константинополе и прижил там четырех детей с наложницей. Дети получили в Венеции образование в духе Возрождения, однако незаконное происхождение препятствовало их карьере на родине отца — так что любимый сын Гритти, выпускник Падуанского университета, вернулся в Константинополь, завел там дружбу с великим визирем Ибрагимом, перешел в ислам и стал хранителем султанской сокровищницы. Он стяжал немалое богатство, завел свой собственный двор и гарем, кормил тысячу ртов. Сам Сулейман побывал в его доме. Он получал доходы с герцогства в Венгрии, участвовал в венгерской кампании 1528 года и присутствовал при осаде Вены — в то самое время, когда его отец был дожем Венеции. В 1530 году он командовал османской армией, оборонявшей Буду. В 1534 году этот сын дожа и сановник султана, полувенецианец, полутурок, отправился с отрядом в три тысячи человек в дунайские княжества, был пойман трансильванцами и обезглавлен.

Александр Кинглейк ошибся, когда сказал, что море — невеста дожа и рабыня султана. Черное море стало турецким, что называется, по умолчанию, после того как империя установила контроль над его берегами и перекрыла проход в него, взяв Константинополь. Что касается Средиземного моря, турки были только рады поручить присмотр за ним от своего имени кому-нибудь другому, так что власть Османской империи там утверждали по большей части старые морские волки, которые никогда не становились в полном смысле слова частью османской военной машины, но были связаны с ней поощрениями и различными благодеяниями. Титул капудан-паши считался выше титула паши сухопутного войска, а на нужды флота тратилось безумное количество денег; однако турки назначали сухопутных пашей командовать эскадрами и укомплектовывали военные корабли янычарами.

Да и само море, изменчивое и коварное, отвергало любую систему. Там ждали свирепые ветры, внезапные бури и непредсказуемые неудачи. Дворец Топкапы был каменным шатром, но никак не кораблем; море не подчинялось грозным приказам султана, и его священную особу невозможно было подвергать превратностям морского пути. «Всевышний сотворил землю для нас, дабы мы владели ею и наслаждались ее дарами, — признавались османы в частных разговорах, — а море — только для христиан» — неслучайно моряки-мусульмане выходили весной в море только после того, как патриарх освятит воды. Райкот полагал, что лишь берберские пираты осмеливались терять землю из виду; османские военно-морские операции всегда отставали от сухопутных кампаний на несколько лет. Только после захвата Греции турки начали отбирать у венецианцев левантийские острова и порты — начало этому было положено Баязидом, взявшим Лепанто в 1499 году. Великие морские битвы XVI века были продолжением наземных конфликтов: турки атаковали Испанию, чтобы ослабить ее позиции в Австрии. Испанский флот угрожал всем крепостям Северной Африки — Алжиру, Тунису, Орану, Бизерте и Триполи; турки держали в страхе Южную Италию, Сицилию и Корсику. Но ни те ни другие в итоге не смогли воплотить свои угрозы в жизнь.

И это неудивительно. В конце концов, это был невообразимо огромный фронт, а средиземноморское общество отличалось специфическими особенностями. Все мореплаватели принадлежали к единому братству, жившему по своим собственным законам; каждый корабль, выходящий в море, испытывал искушение заняться пиратством и часто ему поддавался; моряки то и дело переходили с одной стороны на другую.

Был такой Джигалазаде Юсуф Синан-паша, сын итальянского дворянина (и корсара), в возрасте шестнадцати лет вместе со своим отцом попавший в плен к пиратам. Отец уплатил выкуп и «был отправлен домой с такой заботой, что через три дня скончался», а сына оставил попытать счастья среди турок. Со временем Джигалазаде дослужился до звания капудан-паши и был известен своей жестокостью по отношению к христианам, так что барону Братиславу, видевшему его в 1599 году, стало не по себе под его суровым взглядом. Время от времени он приводил свой флот в Мессину,

где его отец когда-то командовал испанской эскадрой, сходил на берег и навещал свою старую мать. Уроженец Калабрии Кылыч Али-паша был единственным командиром, не опозорившимся во время разгрома при Лепанто в 1571 году, — спасенные им корабли стали ядром воссозданного флота; на одном из них находился попавший в плен Сервантес, с которым обращались вполне любезно.

Главным пиратским логовом был Алжир, находившийся под властью империи лишь номинально. Здесь обитали привыкшие держать кинжалы в зубах смуглые морские волки, чьи подвалы были набиты драгоценными камнями, а гаремы переполнены красавицами из европейских аристократических семейств и гибкими нубийками. В воздухе стоял запах мускуса и пота, участь попавших сюда пленников была ужасна. Среди здешних пиратских главарей в какой-то момент насчитывалось шесть греков, один армянин и еще один чужестранец с совершенно голландской физиономией. Логовом пиратов Алжир оставался до XIX века; дошло до того, что даже американцы официально потребовали положить конец их безобразиям, и Порта с трудом нашла в себе силы признаться, что это не в ее власти. Жители Алжира никогда не теряли присущего им приземленного цинизма и не упускали случая показать, что они не из тех, кого можно одурачить; когда в 1815 году консул Браутон преподнес алжирскому дею музыкальную табакерку, украшенную изумрудами и бриллиантами, тот, взглянув на нее, спросил, неужто король Англии считает, что он, дей, будет, словно ребенок, забавляться подобными безделушками — притом что безделушка эта, замечает Браутон, стоила полторы тысячи фунтов.

Пираты давали друг другу прозвища на старом сабаре, языке латинского происхождения, lingua franca [35] Средиземноморья — прозвища, от которых разило пороком. Одного из них, правую руку Барбароссы, звали Какка Диаболо, другого — Мортамама. Этот пират, прозвище которого намекало на творимые им чудовищные жестокости, был настолько тучен, что едва мог сойти с места. В 1690-е годы дунайским флотом командовал Меццоморто (Полумертвый) Кара Хусейн-паша, откомандированный на Балканы со Средиземного моря. Барбаросса сохранял склонность к ярким эффектам и авантюрам и в шестьдесят семь лет, когда он торжественно ввел свой флот в Золотой Рог, поставив его на службу султану. Кстати, рыжей бороды у него никогда не было, а прозвище он унаследовал от старшего брата, который тоже был подающим большие надежды пиратом, да рано погиб.

35

Lingua franca (букв.: язык франков) — лингва франка, смешанный международный говор.

В 1534 году Барбаросса получил титул капудан-паши и открыл перед османским миром, погруженным в мысли о Венгрии и Персии, новый обширный горизонт. Во главе флота из восьмидесяти четырех кораблей, шестьдесят один из которых недавно сошел с верфей Арсенала, он отправился к берегам Италии, где предпринял энергичную попытку убедить знаменитую красавицу Юлию Гонзагу перебраться в султанский гарем. Галеры Барбароссы были окрашены в черный цвет и низко сидели в воде, так что он мог днем притаиться недалеко от берега, а ночью совершить внезапную высадку. Так произошло и в тот раз: люди Барбароссы тайком высадились на берег под прикрытием темноты и обрушились на городок Фонди, где жила Юлия. В ту ночь ее спас один итальянский кавалер, которому удалось увезти ее из города на своем коне прямо в неглиже. [36]

36

Она велела убить его за эту бестактность.

В 1543 году Барбаросса прибыл со своим флотом в Тулон. Войну против Карла V, который постоянно уклонялся от встречи с Сулейманом на суше (Сулейман раздраженно заметил, что «провинции для правителей — все равно что их жены, и спасаться бегством, оставляя их добычей чужестранцам, есть позор для мужа»), теперь можно было перенести в Западное Средиземноморье. Южные берега благодаря Барбароссе уже находились под османским господством, и после катастрофической неудачи Карла, попытавшегося захватить Тунис, у турок появилась великолепная возможность для мести.

Франко-османский союз против Габсбургов, всегда бывший довольно умозрительным на суше, в полной мере воплотился в жизнь на море. Барбароссе нужна была база, где его флот мог бы провести зиму. Французы эвакуировали Тулон, уступив его туркам, и в мгновение ока, как писал свидетель, он стал похож на восточный город, в котором были даже мечети. По одним сведениям, жители Тулона, вернувшись в свои дома, обнаружили все свое имущество в целости и сохранности, по другим — город был разграблен; [37] в любом случае король Франции на десять лет освободил тулонцев от уплаты налогов.

37

Разграблен в том числе и потому, что французы поставляли туркам весьма скверный хлеб, из-за чего Барбаросса потребовал у них зерно.