Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов
Шрифт:
Разворачивающийся орнамент османских завоеваний был похож на истину, которую открывают, а не создают; и первые османы обращались со временем по-хозяйски, как свойственно кочевникам. День смерти был предначертан свыше, равно как и день победы. Они никогда не оглядывались назад и не просчитывали риски. Великан-янычар по имени Хасан первым прорвался на стены Константинополя, и пусть он был тут же зарублен греками, каждый предпринятый османами штурм рождал своих хасанов, сломя голову бросающихся в бреши, готовых пасть за веру и встретиться с положенными им на том свете райскими гуриями. В ту эпоху, когда турки еще не привечали хронистов с их датами, когда Баязид получил прозвище Молниеносный за стремительность своих походов, когда османы прорубали новые дороги сквозь горы, чтобы с ужасающей внезапностью обрушиться на врага, — «Проклятье! Что за армия!» — вскричал несчастный Узун-Хасан в 1461 году, глядя, как войска Мехмеда Завоевателя несутся вниз по склону, словно лава, чтобы в мгновение ока положить конец древней Трапезундской империи, — в ту эпоху время казалось плоским и безразмерным, словно степь, и располагающим к большой скорости. Иностранцы завидовали быстроте,
Идея о том, что весь мир рано или поздно станет единым целым, была одной из основополагающих для европейской мысли как минимум до XVII века, однако мало у кого претензия на роль объединителя подкреплялась такой искренней убежденностью в своем предназначении и такими возможностями, как у Османской империи. Быть может, надпись XV века на стене мечети в Бурсе: «Властитель земель, простирающихся до горизонта, повелитель всего мира» — строго говоря, и является подделкой, но это подделка, сделанная в оптимистическую эпоху. Каждый новый султан, опоясанный мечом Османа (османская версия коронации), шептал на ухо аге янычар: «Встретимся у Красного яблока». Под Красным яблоком понимался любой блуждающий огонек, манивший воинов ислама: Константинополь, Рим, Вена. Баязид действительно намеревался завоевать Австрию, а затем прийти во Францию; он действительно собирался устроить конюшню в соборе Святого Петра. В моменты уныния венецианцы, которые знали турок лучше всех прочих христианских народов и могли подсчитать, что доходы султана превышают его расходы, приходили к убеждению в том, что османы, несомненно, добьются успеха в осуществлении своего эсхатологического проекта создания всемирной империи. Восторженные охи и ахи венецианцев по поводу Константинополя и его географического положения не были равнодушной похвалой путешественника или исключительно оценкой коммерсанта: их не оставляло подозрение, что пропаганда, распространявшаяся из этого города с момента его основания Константином в 376 году, была правдой, что Константинополю действительно природой и историей предназначено быть центром мира. Существовало поверье, что император возвестит второе пришествие; всем было известно также пророчество о том, что до наступления царствия Христова в мире должно смениться четыре империи. Как ни крути, все говорило о том, что османы и исламский мир имели на своей стороне значительное преимущество, и, как писал в 1573 году некто Барбето, сопротивление бесполезно.
Османы не применяли к себе мерило прогресса. Сама эта идея была богохульной; в изречениях Пророка любой мог прочитать, что «всякое нововведение есть ошибка, а каждая ошибка ведет в адское пламя». Время шло по кругу, а не по прямой. Во время набега на Подолию в 1684 году Эвлия Челеби обнаружил, что грабит тот же самый дом, что грабил годом ранее; а когда он открыл шкаф в спальне, то ничуть не удивился, увидев там свой маленький топорик, который тогда обронил. [49] Среди горцев Албании и Кавказа обычай кровной мести был укоренен не меньше, чем на Сардинии. Оскорбление всегда оставалось таким же свежим, как в день, когда оно было нанесено; месть переходила по наследству — честь могла быть восстановлена метким выстрелом и через сорок — шестьдесят, а то и через все сто лет. Когда Эдит Дурхем путешествовала по Албании в начале XX века, здешние суровые и независимые люди неизменно обходились с ней с непринужденной вежливостью, ибо самый страхолюдный арнаут был джентльменом. (Некоторые женщины, похоже, тоже были джентльменами: они одевались как мужчины, пахали землю и могли постоять за себя с оружием в руках.) Выяснилось, что они живут как птицы, засыпающие на закате и просыпающиеся с восходом солнца. Ни один албанец не соглашался признать, что летние ночи короче любых других. У них, как у всех, в сутках было двадцать четыре часа, но они были убеждены, что двенадцать из них всегда занимает день, а другие двенадцать — ночь. Эдит Дурхем зевала и клевала носом, сидя в кресле и ожидая, когда с наступлением темноты ей позволят лечь спать; на заре ее хозяева просыпались бодрые и отдохнувшие, сообщая друг другу, что славно выспались.
49
Эвлия — превосходное олицетворение презрения ко времени, которым был пропитан османский мир. Этот неутомимый путешественник, ученый и музыкант написал книгу, в которой есть место и подробным описаниям мест, в которых он побывал, и разгулу фантазии, и политическим филиппикам, и личным размышлениям (глава CCCLXX занимает шестьдесят два рукописных тома — несколько сотен печатных страниц). Его приятный певческий голос привлек внимание Мурада III, однако Эвлия не счел нужным воспользоваться этим и предпочел продолжить свои странствия по миру, который в его книге предстает полным чудес и грез — мимолетных видений, проникающих сквозь круги времени.
Дю Френ, молодой гугенот, в 1623 году побывавший в Стамбуле в составе посольской свиты, утверждал, что во всей Османской империи есть одни-единственные часы, установленные в общественном месте: они находились в Скопье и отбивали каждый час, что можно было счесть своего рода чудом, поскольку вообще-то колокольный звон и установка часов в общественных местах были запрещены. Великий визирь Ибрагим гордо носил прозвище Сокрушитель Колоколов Неверных, поскольку использовал в качестве якорей для своего понтонного моста через Дунай колокола, снятые со звонниц Буды. Одному европейцу, побывавшему в империи в XVI веке, чрезвычайно докучала манера янычар из его эскорта
50
На обратном пути он угостил своих янычар сабайоном, после чего они сказали, что отнесут его в Буду на руках, если понадобится.
Луна управляла движением караванов, в которых зарождался ислам, ибо по пустыне путешествовали ночью (турки называют утреннюю звезду Керван-Кыран, что значит «прерывающая путь каравана»). Луна была символом веры, и самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент дьявол поддевал мир своими рогами и готовился унести его прочь, но ему мешал сделать это возглас «Аллах велик!», который неслучайно раздавался с минаретов через несколько секунд после полудня.
Лунный календарь давал империи особенное чувство превосходства — он возвышал ее над грубым материальным миром, населенным райей — крестьянами с их бесконечным сельскохозяйственным круговоротом. Исламский мир обгонял солнце, так что порой священный месяц Рамазан выпадал на лето — нелегкое испытание для правоверных, которым от восхода до заката нельзя сглотнуть даже собственную слюну. Однако экстаз Рамазана преодолевает все привычные установления, дни становятся похожи на ночи, а ночи — на дни. Солнце всегда круглое, а луна убывает, превращаясь в дугу полумесяца, и снова растет. Луна являет людям иллюзорную сущность времени, ибо ее фазы — лишь видимость, на самом же деле она никогда не меняется.
Время было одной из тех сфер (вроде разведения лошадей или кондитерского дела), где следовало положиться на специалистов. Святые люди знали, как следует использовать время. В некоторых мечетях были водяные или солнечные часы, по которым определяли время молитвы; за ними присматривали люди, которых называли талисманами. Улема составляла календари лунного года, состоящего из 354 дней, в которых были обозначены часы молитвы, солнечные и лунные месяцы, фазы Луны, время заката и восхода, а также даты греческих праздников. Кроме того, календари указывали удачные и неудачные дни для совершения тех или иных дел: скажем, подачи прошений или покупки лошадей. 9 сафера 1593 года, к примеру, было подходящим днем для того, чтобы пригласить к себе гостей на обед, а 16-е — весьма неудачным днем для путешествий.
Помимо священного Корана, источником закона были кануны — султанские указы, регулирующие те сферы жизни, относительно которых Пророк не оставил четких предписаний; они обладали силой древних тюркских адетов — заповедей, оставленных доисламскими вождями. Османы выискивали во вселенском орнаменте благоприятные моменты: Сулейман назначил день своего въезда в Буду, предварительно посоветовавшись с астрологами, и все восприняли это как само собой разумеющееся; но он же однажды, решив, что поддержание сил войска в данный момент важнее соблюдения буквы закона, пообедал на глазах у солдат во время Рамазана, подавая им пример.
Сам Аллах, вершитель людских судеб, сделал время и пространство несущественными; тайнами измерения времени ведала улема; однако сама непрерывность династии Османа, единственной наследственной власти в империи, казалось, была материальным воплощением вечности и придавала каждому султану исключительное величие и важность. Султан, в чьих руках была сосредоточена вся мощь империи и вся ее жизнь, повелевал временем и красил свои волосы и бороду, ни на секунду не позволяя предательскому седому волоску нарушить иллюзию того, что для него время остановилось. Сулейман Великолепный так тщательно поддерживал в своих подданных веру в связь между его персоной и вечным круговоротом обновления, что никогда не надевал дважды одну и ту же одежду, но каждое утро являлся словно заново родившимся, как солнце.
Каждый новый султан, восходящий на престол, вел себя так, как будто предшественник не оставил ему ровным счетом ничего. Он заново нанимал на службу войско, выплачивая ему деньги; отсылал прочь старый гарем и перевозил во дворец свой собственный; казнил товарищей по детским играм — своих братьев, после чего у него не оставалось родственников мужского пола, кроме собственных детей. Он подписывал законы и международные договоры, как будто раньше их никто не подписывал; проводилась новая перепись налогоплательщиков, подробная, как «Книга Судного дня», [51] только больше. (Это время считалось временем предзнаменований. В 1574 году, едва взойдя на престол, Мурад III сказал: «Я проголодался. Дайте мне что-нибудь поесть». Это могло означать только приближение неурожая. Мурад и сам был суеверен. Утром 16 января 1595 года его покой смутили музыканты, игравшие мелодию песни, первую строчку которой султан непроизвольно пробормотал про себя: «Приди и встань на стражу у моей постели, о Смерть!» В тот же день он умер от потрясения после того, как от громкого салюта прибывших из Египта кораблей в одной из дворцовых беседок разбились стекла.)
51
«Книга Судного дня» — перепись всех земель и населения Англии, проведенная при Вильгельме Завоевателе.