Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Ну же, вперед, она тебя не укусит! — восклицает Фелисити.
— Но я никогда прежде не пробовала спиртного…
— В самом деле? Я потрясена! — хихикает Пиппа, изображая изумление, а я вдруг думаю, как бы она выглядела, если бы я сейчас вылила все вино из бутылки на ее безупречно уложенные локоны.
Энн пытается вернуть бутылку, но Фелисити проявляет твердость.
— Это не просьба, Энн! Выпей, или вылетишь из нашего клуба. Ты можешь тогда отправляться назад в школу одна, прямо сейчас.
Эти испорченные девчонки представления не имеют о том, как это болезненно для Энн —
— Оставь ее в покое, Фелисити!
— Но это же ты захотела, чтобы она пошла с нами, — ты, а не мы! — безжалостно возражает Фелисити. — Так что теперь — никаких привилегий! Если она хочет остаться с нами, она должна выпить. То же и тебя касается.
— Ладно, отлично, — говорю я. — Давай ее сюда.
Бутылка оказывается в моих руках.
— И не вздумай выплюнуть! — насмешливо предостерегает меня Фелисити.
Из бутылки пахнет одновременно и сладко, и резко. Запах говорит о чем-то могущественном, магическом и запретном. Жидкость обжигает горло, заставив закашляться и выплюнуть все-таки немного вина, возникает ощущение, что кто-то зажег огонь прямо у меня в легких.
— Ах, это вино самой жизни! — с бесовской усмешкой восклицает Фелисити.
Все, включая Энн, смеются. Вот вам и благодарность.
Я с трудом выговариваю, мгновенно охрипнув:
— Что это такое?
Это совсем не похоже на то вино, которое я иногда отпивала из бокалов родителей, мне показалось, что в бутылке налито нечто такое, чем слуги натирают полы или полируют мебель.
У Фелисити вид довольный, как никогда.
— Это виски! Ты случайно схватила бутылку из личной коллекции преподобного Уэйта.
На глазах у меня выступают слезы от жгучего напитка, но я по крайней мере снова могу дышать. Удивительное тепло плывет по всему телу, и оно восхитительно тяжелеет. Мне нравится это ощущение, но Фелисити уже забрала бутылку и передает ее Энн, которая делает глоток с видом послушной девочки, принимающей лекарство, и лишь слегка морщится, ощутив вкус. Потом и сама Фелисити делает глоток, и мы все как бы получаем посвящение. Посвящение во что именно, я не очень хорошо понимаю. Потом бутылка еще несколько раз проходит по кругу, и у всех нас слабеют коленки, как у новорожденных телят. Я как будто плыву. Я могла бы вот так плавать многие дни подряд. Реальный мир со всеми его огорчениями и разочарованиями превращается в легкий шум за пределами защитной оболочки, которую мы выстроили вокруг себя, напившись. Да, снаружи что-то затаилось, ожидая, но мы слишком легкомысленны, чтобы нас это могло обеспокоить. Глядя на поблескивающие камни, мои новые подруги тихонько переговариваются, а я гадаю: возможно, именно так видит и ощущает мир мой отец, плотно замкнувшись в коконе опиума? Никаких страданий, лишь отдаленные нежные воспоминания. Только грусть, привлекательная, захватывающая… и я погружаюсь в нее.
— Джемма? Ты в порядке?
Это спрашивает Фелисити, смущенно глядя на меня; я вдруг осознаю, что плачу.
— Да, в порядке, это так, ничего… — бормочу я, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
— Только
— Так, тебе больше ни глотка! Эй, а у нас тут есть кое-что съедобное!
Она прячет бутылку за камень и протягивает мне до сих пор нетронутое яблоко.
— Что-то наша вечеринка становится скучной. У кого есть идеи?
— Если мы организовали клуб, разве у него не должно появиться хорошее название? — Пиппа сидит, прислонившись к каменной стене пещеры, и ее голова покачивается, а глаза болезненно блестят от выпитого.
— Может, «Юные Леди Спенс»? — предлагает Энн.
Фелисити строит гримаску.
— Звучит так, будто мы — старые девы с испорченными зубами!
Я смеюсь чересчур громко, но зато слезы перестают катиться из глаз, чему я очень радуюсь; впрочем, дышать все еще трудновато.
— Ну, это просто первое, что пришло мне в голову, — огрызается Энн.
От выпитого виски у нее, похоже, отросли клыки…
— А раздражаться незачем! — не остается в долгу Фелисити. — Попробуй еще раз.
Энн встряхивает головой, но Фелисити уже протягивает ей бутылку, и Энн делает еще один осторожный глоток.
Пиппа вдруг хлопает в ладоши.
— Знаю! Давайте назовем себя «Леди Шелот»!
— Ты хочешь сказать, что мы все скоро умрем? — спрашиваю я, не в силах сдержать глупый смех.
Голова у меня легкая, как перышко на ветру.
Фелисити поддерживает меня.
— Джемма права. Это уж слишком угрюмо.
Мы начинаем придумывать разные названия, хохоча во все горло: «Жрицы Афины»! «Дочери Персефоны»! — и даже нечто уж совсем ужасное: «Возлюбленные Четырех Ветров»! Наконец мы умолкаем, и некоторое время сидим, прислонившись спинами к камням, глядя перед собой. На стенах охотятся и резвятся богини, не скованные условностями, сами создающие правила своей жизни и без раздумий карающие нарушителей.
— А почему бы нам не назвать себя Орденом? — говорю я.
Фелисити резко выпрямляется.
— Вот это просто великолепно! Джемма, ты гений!
Я слегка смущаюсь и принимаюсь дергать за черешок яблока, которое все еще держу в руке, пока этот черешок не отрывается с легким треском. Фелисити хватает мою руку, подносит ко рту и откусывает от фрукта, зажатого в моей ладони. Ее губы еще сладкие от яблочного сока, когда она целует меня прямо в губы. Мне приходится прижать ко рту ладонь, чтобы утихомирить странное покалывающее ощущение, все тело при этом окатывает жаром.
Фелисити поднимает мою руку с надкушенным яблоком вверх, крепко сжав ее бледными пальцами.
— Леди, я объявляю вам о возрождении Ордена! Орден, возродись!
— Орден, возродись! — повторяем все мы, и наши голоса наполняют пещеру эхом, отразившимся от стен.
Пиппа стискивает меня в объятиях. Мы все как будто оживаем, став обладательницами новой тайны, радуясь, что мы теперь связаны особым образом, что у нас есть нечто кроме долгих скучных часов сейчас и скучной рутины в будущем. На меня это подействовало даже сильнее, чем виски, и мне захотелось, чтобы так было всегда.