Великая и ужасная красота
Шрифт:
Предполагается, что мы не должны наслаждаться этой стороной нашего существования. Предполагается, что мы должны сосредоточиться на том, чтобы рожать детей ради будущего Империи и ублажать своих мужей. А мне почему-то вдруг вспоминается Картик. Его густо опушенные ресницами глаза подплывают все ближе и ближе, и мои губы невольно приоткрываются. Странное тепло зарождается в нижней части живота и просачивается во все уголки моего тела.
— Энн, только не говори, что не знаешь, чем занимаются наедине мужчина и женщина!
Фелисити соскальзывает с камня и придвигается к Энн; та отшатывается и упирается спиной в стену пещеры.
— Спасибо, не надо… — шепчет она.
Фелисити задерживает на ней долгий взгляд, а потом вдруг медленно облизывает щеку Энн. Энн в ужасе отирает лицо ладонью. А Фелисити хохочет, а потом откидывается на низкий плоский камень, заложив руки за голову. Она смотрит куда-то в пространство над нашими головами.
— А я собираюсь иметь много мужчин, — сообщает она спокойным уверенным тоном, как будто говорит о погоде; но, конечно же, она прекрасно знает, что говорит нечто совершенно скандальное.
Пиппа не знает, то ли ей задохнуться от ужаса, то ли засмеяться, поэтому она делает и то, и другое разом.
— Фелисити, это уж чересчур!
Фелисити чует кровь. Она улавливает нашу неловкость и не собирается упускать момент.
— В самый раз. У меня будут полчища мужчин! От членов Парламента до младших конюхов. От мавров до ирландцев! Опальные герцоги! Короли!
Пиппа зажимает уши ладонями.
— Нет! — кричит она. — Хватит! Замолчи!
Но при этом она все равно смеется. Ей нравится бесстыдство Фелисити.
Фелисити вскакивает и принимается танцевать, двигаясь по кругу, как безумный дервиш.
— Я намерена спать с президентами и индустриальными магнатами! С актерами и цыганами! С поэтами и художниками, и вообще с такими парнями, которые будут рады умереть ради того лишь, чтобы коснуться подола моей юбки!
— Ты забыла о принцах! — выкрикивает Энн, осторожно и чуть виновато улыбаясь.
— О, принцы! — восторженно восклицает Фелисити.
Она хватает Энн за руки и заставляет танцевать вместе с собой. Светлые волосы Фелисити развеваются в воздухе.
Пиппа спешит присоединиться к ним.
— И еще трубадуры!
— Да, и трубадуры будут воспевать сапфиры моих глаз!
Я тоже вскакиваю, захваченная буйным танцем.
— Еще не забудь жонглеров, акробатов и адмиралов!
Фелисити резко останавливается. И холодным тоном произносит:
— Нет. Никаких адмиралов.
— Ох, извини, Фелисити. Я же ничего такого не имела в виду, — восклицаю я, одергивая сбившееся платье.
Пиппа и Энн останавливаются. Воздух между нами как будто наполняется электричеством: одно неловкое движение, слово — и все взорвется. Бутылка с остатками виски все еще в руке Фелисити. И Фелисити делает основательный, неторопливый глоток, а потом вытирает тыльной стороной ладони
— Давайте и мы проведем какой-нибудь ритуал?
— К-к-какой еще ри-ритуал?
Энн и сама не осознает, что уже отошла от нас на несколько шагов, отступая к выходу из пещеры.
— О, знаю! Мы могли бы принести клятву!
Пиппа довольна собственной идеей.
— Нет, нужно что-нибудь более основательное, более связывающее, — возражает Фелисити, уставившись в пространство. — Обещания забываются. Давайте устроим ритуал обмена кровью. Надо найти что-нибудь острое.
Ее взгляд натыкается на мой амулет, висящий поверх платья.
— Думаю, вот это как раз подойдет.
Я инстинктивно прикрываю амулет рукой.
— Что это ты собираешься сделать?
Фелисити округляет глаза и вздыхает.
— Я собираюсь выпотрошить тебя и повесить твои потроха на кол во дворе, как предостережение тем, кто носит слишком крупные драгоценности.
— Это амулет моей матери, — говорю я.
Все выжидающе смотрят на меня. Я наконец уступаю молчаливому давлению и снимаю ожерелье.
— Merci, — Фелисити приседает в реверансе.
И тут же стремительным движением подносит край серебряной луны к своей руке и надрезает подушечку пальца. На коже мгновенно выступает капля крови.
— Вот так! — заявляет Фелисити, проводя окровавленным пальцем по моей щеке. — Мы отметим друг друга. Это будет своего рода договор.
Она передает ожерелье Пиппе, и та кривится.
— Поверить не могу, что ты хочешь от меня чего-то такого. Это так… так… излишне телесно! Я не выношу вида крови!
— Очень хорошо. Тогда я сама за тебя это сделаю.
Фелисити резко прижимает край талисмана к пальцу Пиппы, и та орет, словно получила смертельную рану.
— Ну как, ты все еще жива, дышишь? Эй, не будь такой дурочкой!
Крепко ухватив руку Пиппы, Фелисити мажет ее кровоточащим пальцем по красной щеке Энн. Энн тут же мазнула своим порезанным пальцем по фарфоровой щеке Пиппы.
— Ой, давайте поскорее с этим покончим. А то меня вот-вот вырвет, я уже чувствую, — хнычет Пиппа.
Подходит и моя очередь. Острый край полумесяца касается пальца. Я вспоминаю обрывок какого-то сна: вроде бы какой-то шторм, и моя матушка кричит, а на моей руке — открытая рана…
— Ну же, давай! Или мне придется и за тебя тоже это сделать?
— Нет, — коротко отвечаю я и вонзаю край талисмана в палец.
Боль пронзила руку, я зашипела, не сдержавшись. Маленькая ранка сразу же начинает кровоточить. Палец пощипывает, когда я осторожно, неторопливо подношу его к белой, как китайский фарфор, щеке Фелисити.
— Ну вот, — говорит она, обводя нас взглядом.
В полутемной пещере, освещенной лишь несколькими свечами, мы выглядим так, будто только что получили некое крещение.