Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Да, а мне бы хотелось окунуться в озеро, — добавляет Энн.
— А почему бы и нет? — задумчиво произносит Фелисити. — Кто-нибудь может меня расшнуровать? Ну, кто-нибудь!
Пиппа прикрывает рот ладошкой и хихикает, как будто чудовищно шокирована идеей купания, но в то же время не хочет выглядеть не в меру стыдливой.
— Но мы ведь не можем…
— Почему нет? Никто нас не увидит. А мне хочется хоть немножко подышать свободной грудью. Эй, Джемма… помоги же мне!
Я поначалу путаюсь в кружевах, шнурках и крючках, но вскоре высвобождаю
— Ну, кто еще хочет окунуться в озеро?
— Погоди! — Пиппа неловко топчется рядом с ней. — Что ты делаешь? Фелисити… это же неприлично!
— Да что такого неприличного в моих лодыжках и руках? — возражает Фелисити.
— Но мы ведь не должны их обнажать! Это нехорошо, нескромно!
Фелисити идет вперед и на ходу бросает через плечо:
— Делай что хочешь, а я искупаюсь!
Вода выглядит прохладной, заманчивой. Я с некоторым усилием сумела высвободиться из тугого корсета. Тело благодарно расслабляется.
— Ох, нет… и ты туда же? — изумляется Пиппа, когда я прохожу мимо нее.
Холодная неподвижная вода мгновенно впитывает весь жар моего тела, и воздух у меня в легких как будто замерзает, превратившись в две глыбы льда. Когда я наконец восстанавливаю дыхание, то хрипловато кричу Пиппе и Энн:
— Эй, давайте сюда! Вода изумительная!
Пиппа в ответ тоже снимает корсет и шагает в озеро; очутившись в воде по колено, она пронзительно визжит.
— Тише, тише! — предостерегает ее Фелисити. — Если нас тут обнаружит миссис Найтуинг, она знаешь как нас накажет? Заставит преподавать в школе Спенс всю оставшуюся жизнь, как все те старые девы с кислыми лицами, которых она уже здесь собрала!
Пиппа старается прикрыться руками. Ее скромность, безусловно, сильно страдает. Но мне в этот момент на все наплевать, пусть даже меня увидел бы сам принц Альберт. Мне хочется только плыть в чудесной воде, забыв о времени, растворившись в нем.
— Если ты такая уж скромница, Пиппа, ныряй! Спрячься в воде! — насмешливо предлагает Фелисити.
— Вода такая холодная! — жалуется Пиппа очень высоким писклявым голосом.
— Ну, как хочешь, — бросает Фелисити и плывет к середине озера.
Энн все так же стоит на берегу, полностью одетая.
— Я останусь на страже, — говорит она.
А мы подхватываем друг друга под руки, чтобы было немного теплее, и едва касаемся ногами песчаного дна. Мы, наверное, похожи на каких-нибудь водяных.
— Интересно, а что бы сказала миссис Найтуинг, если бы действительно увидела нас сейчас, во всем нашем изяществе, обаянии и красоте? — хихикает Пиппа.
— Да она бы просто рухнула замертво! — отвечает Энн.
— Ха! — фыркает Фелисити. — Нашли о чем думать!
Она откидывается на спину, и ее волосы плывут по воде, окружив голову неким подобием нимба.
Вдруг Пиппа нервно вздрагивает.
— Эй… вы слышали?
— Слышали что?
Мне в уши попала
— Вот, опять! Слышали?
— Там кто-то есть, — хрипит Энн.
— Наша одежда!
Пиппа выбирается из воды на дрожащих ногах и бросается туда, где лежат ее белье и платье, — как раз в тот самый момент, когда из-за деревьев выходит Картик с самодельной крикетной битой в руках. Не знаю, кто из них сильнее потрясен и испуган, Картик или Пиппа.
— Отвернись! — кричит Пиппа истеричным тоном, безуспешно пытаясь закрыться скомканной кружевной сорочкой.
Картик, слишком изумленный, чтобы возражать, повинуется, но я успеваю заметить выражение его глаз. Удивление и благоговение. Как будто он увидел настоящую богиню во плоти. Удар, нанесенный ее красотой, куда сильнее, чем слова. Туман у меня в голове уже рассеялся настолько, чтобы я могла это осознать.
— Будь сейчас древние времена, мы могли бы устроить охоту на тебя, а потом вырвали бы тебе глаза в наказание за то, что они увидели, — ворчит Фелисити из воды.
Картик молчит. И так же внезапно, как появился перед нами, он исчезает в глубине леса.
— В следующий раз, — заявляет Фелисити, выходя из воды и помогая Пиппе одеться, — мы действительно вырвем ему глаза!
В комнате темно, но я знаю, что она не спит. Потому что не слышно ее обычного сопения.
— Энн, ты проснулась?
Она не отвечает, но я не отступаю.
— Я знаю, что ты не спишь, так что можешь и заговорить.
Тишина.
— Я ведь не отстану, пока ты не заговоришь.
За окном какая-то сова сообщила, что она охотится неподалеку.
— Зачем ты это делаешь? Почему ты сама себя ранишь, к чему это?
Молчание тянется добрую минуту, и я уже думаю, что она, наверное, в конце концов действительно заснула, но тут Энн начинает говорить. Ее голос звучит так тихо, что мне приходится напрячься, чтобы расслышать слова, расслышать тихие рыдания, которые Энн подавляет изо всех сил.
— Я не знаю. Иногда я ничего не чувствую, и мне так страшно… Я боюсь, что вообще перестану чувствовать что-либо, навсегда… и просто уйду в себя и не смогу выбраться. — Она негромко кашляет, шевелится. — Мне просто необходимо что-нибудь ощущать.
Сова вновь громко ухает в ночи, как будто интересуясь, есть ли кто поблизости.
— Не надо больше этого делать, — говорю я. — Пообещай мне.
Снова шорох легкого движения.
— Хорошо.
Мне кажется, я должна сейчас что-то сделать. Может быть, взять ее за руку. Или обнять. Я не знаю, как можно поступить, не вызвав в нас обеих испуга и смущения.
— Если не прекратишь, мне придется отобрать у тебя все иголки, и что ты будешь делать? Тебе ведь тогда не удастся закончить вышивку той картины с маленькой датчанкой и мельницей, в семь цветов!