Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Дождь начинается.
Фелисити смотрит прямо перед собой и не произносит в ответ ни слова.
— Ты промокнешь, — говорю я, вскакивая и разворачиваясь в сторону школьного здания.
Фелисити не шевелится, не проявляет желания скрыться в доме. И я ухожу, оставив ее там, хотя мне это и не нравится. Когда я дошла до двери, она все так же сидела на мокрой скамье, и дождь поливал ее вовсю. Она подставила под струи записку отца, чтобы вода смыла с плотной бумаги чернила и лист стал первозданно чистым.
ГЛАВА 27
Вечер
Мы все сидим там. Мокрые. Замерзшие. Несчастные. Фелисити устроилась на плоском камне, то заплетая в косичку, то снова расплетая одну и ту же прядь волос. Ее внутренний огонь погас, унесенный куда-то туда, куда уносит все дождь.
Пиппа, плотно завернувшись в плащ, ходит взад-вперед, со стоном восклицая:
— Ему пятьдесят лет! Он старше моего отца! Это так ужасно, что я даже думать об этом не могу!
— Ну, по крайней мере есть хоть какой-то человек, готовый жениться на тебе. Ты не пария…
Это Энн ненадолго отвлеклась от своего занятия. Она держит ладонь над пламенем свечи. И опускает руку все ниже и ниже, пока наконец не отдергивает ее. Но когда ее лицо кривится от боли, я понимаю, что она обжигается нарочно… Энн снова проверяет, может ли она хоть что-то чувствовать.
— Да почему всем хочется мной командовать? — бормочет Пиппа и обхватывает голову руками. — Почему они все хотят распоряжаться моей жизнью? Решать, как я должна выглядеть, с кем должна встречаться, что делать или не делать? Почему бы им просто не оставить меня в покое?
— Потому что ты слишком красива, — отвечает Энн, глядя, как пламя лижет ее ладонь. — Людям всегда кажется, что они вправе обладать прекрасными вещами.
Пиппа горько смеется, и в ее смехе слышатся слезы.
— Ха! И почему только девушкам кажется, что красота поможет им решить все проблемы? От красоты проблем только больше! Это настоящее несчастье! Мне бы хотелось быть кем-то другим.
Роскошь подобного желания может себе позволить только очень хорошенькая девушка. Энн коротко фыркает, выражая полное недоверие к словам Пиппы.
— Да! Я бы действительно хотела… Мне бы хотелось быть тобой, Энн!
Энн настолько ошеломлена, что забывает отодвинуть ладонь, и держит ее над свечой на секунду дольше, чем то было возможно, и тут же с отчетливым всхлипом отдергивает ее.
— Да с какой же стати тебе бы вдруг захотелось очутиться на моем месте?!
— Потому что… — Пиппа протяжно вздыхает, — потому что тебе ни к чему тревожиться из-за таких вещей. Ты не из тех девушек, вокруг которых люди постоянно так толкутся, что и дышать не дают. Ты никому не нужна.
— Пиппа! — рявкаю я.
— Что?
Она совершенно не осознает собственной глупейшей грубости.
Лицо Энн мрачнеет, она прищуривается, но жизнь слишком истерзала ее, чтобы она решилась на резкий отпор, а Пиппа настолько эгоистична, что ничего не замечает.
— Ты хочешь сказать, что я ничем не примечательна, — без выражения произносит наконец Энн.
— Именно так, — кивает Пиппа и бросает на меня победоносный взгляд, говорящий: «Вот видишь, кто-то понимает мои беды!» Но через секунду до Пиппы наконец доходит. — Ой… Ох, Энн, я совсем ничего такого не имела в виду!
Энн меняет руку, поднеся к свече на этот раз левую ладонь.
— Энн, милая Энн! Ты должна простить меня! Я ведь не такая умная, как ты. Я вечно говорю что-нибудь такое, чего совсем не хотела сказать!
Пиппа обнимает Энн, а та не может отказаться от внимания кого бы то ни было, кого угодно, пусть даже это девушка, считающая ее просто полезной вещью, чем-то вроде скромного ожерелья или ленты для волос.
— Послушай, расскажи нам что-нибудь! Или давайте читать дневник Мэри Доуд.
— Да зачем его читать, если мы уже знаем, чем все кончилось? — возражает Энн. — Они обе погибли в пожаре.
— Да, но мне хочется понять, как дело дошло до этого!
— Пиппа, нельзя ли оставить это? — со вздохом спрашиваю я. — Мы все сегодня не в том настроении.
— Тебе легко говорить! Тебя-то не выдают замуж против твоего желания!
В небе гремит и грохочет, а мы сидим в разных углах пещеры, до боли одинокие в своем духовном единении.
— Хотите, расскажу вам одну историю? Новую и ужасную. О призраках.
Этот голос, слабым эхом разнесшийся по большой пещере, принадлежит Фелисити. Она развернулась на своем камне лицом к нам, обхватив руками согнутые колени, сжавшись в комок.
— Готовы? Могу начинать? Однажды, давным-давно, жили четыре девушки. Одна из них была хорошенькой. Одна — умной. Одна — очаровательной. А четвертая… — Фелисити смотрит на меня. — А четвертая была загадочной. Но все они, видите ли, были… немножко порчеными. Во всех них что-то было не так. Дурная кровь. Огромные желания. Ох, я кое-что пропустила. Это нужно было сказать сначала. Все они были ужасными мечтательницами, эти девушки.
— Фелисити… — начинаю я, потому что Фелисити чем-то меня пугает — именно Фелисити, а не та история, которую она начала рассказывать.
— Вы ведь хотели что-нибудь послушать, вот я и предлагаю вам послушать.
Молния ударяет прямо перед входом в пещеру, облив половину лица Фелисити белым светом, а другую половину оставив в тени.
— Постепенно, день за днем, эти девушки нашли друг друга. И стали грешить. Вы знаете, что это был за грех? Никто не знает? Пиппа? Энн?
— Фелисити… — В голосе Пиппы слышится тревога. — Лучше нам вернуться в школу и выпить по чашечке чая. Здесь уж очень холодно.