Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Наверное, я могла бы спуститься вниз вместе с тобой, — говорит Энн.
Я в сотый раз пытаюсь усмирить свои локоны. Они совершенно не желают аккуратно держаться на макушке, как то приличествует волосам настоящей леди.
— Ты в последние пять минут успела ужасно мне надоесть, — заявляю я, щипая себя за щеки, чтобы вызвать румянец. Но он вспыхивает — и тут же угасает снова.
Мне не хочется, чтобы Энн была рядом, потому что я не знаю, что меня ждет внизу.
— А твой брат приедет сегодня? — спрашивает Энн.
— Да, и помоги нам бог… — бормочу
Я не хочу обнадеживать Энн в том, что касается Тома. Два упрямых завитка снова падают мне на лоб. Нет, с этими волосами определенно что-то надо делать…
— У тебя хотя бы есть брат, на которого можно сердиться.
В зеркале на умывальнике я вижу отражение Энн, с несчастным видом сидящей на кровати; она принарядилась в свое лучшее платье, но ей некуда пойти, не с кем встретиться. Я суетилась и хлопотала о том, как бы мне получше выглядеть при встрече с родными, а ей предстояло весь день провести в одиночестве. Должно быть, день встречи был для нее самым мучительным днем…
— Ладно, — вздыхаю я. — Если тебе так хочется зря помучиться, можешь пойти со мной.
Она даже не произносит слов благодарности. Мы обе прекрасно понимаем, что с моей стороны это всего лишь жест милосердия, вот только кому была оказана милость, я пока что не могу сказать. Я чуть более внимательно смотрю на Энн. Белое платье натянулось на швах на ее полноватом теле. Пряди тонких волос вырвались из шиньона, упав на водянистые глаза. Энн совсем не похожа на ту красавицу, которую я видела в саду прошедшей ночью.
— Сделай ты что-нибудь со своими волосами!
Она пытается через мое плечо заглянуть в зеркало.
— А что с ними не так?
— Ничего такого, что нельзя бы было исправить с помощью щетки и нескольких шпилек. Ну-ка, сиди спокойно!
Я берусь за ее прическу. Расческа путается в прядях на затылке.
— Ой! — взвизгивает Энн.
— Терпи. Это цена красоты, — заявляю я, небрежно извинившись, хотя на самом деле никакой вины не чувствую. В конце концов, она ведь сама захотела пойти со мной.
— Цена облысения, ты это хотела сказать, наверное.
— Если не будешь вертеться, мне будет гораздо легче.
Энн внезапно замирает так, что ее без труда можно принять за каменную скульптуру. Боль напрасно недооценивают в качестве правильной мотивации. Я вкалываю в волосы Энн около тысячи шпилек, как мне кажется, чтобы ее волосы держались как надо. В общем, получилось не так уж плохо. По крайней мере, лучше, чем было, и я мысленно хвалю себя. Энн подходит к зеркалу.
— Ну, что скажешь? — спрашиваю я.
Она повернула голову вправо, влево.
— Мне больше нравится по-другому.
— И это вся твоя благодарность? Надеюсь, ты не будешь весь день вот так дуться? Потому что если ты…
В комнату врывается Фелисити. Остановившись у двери, она прислоняется к косяку, изображая из себя отчаянную кокетку.
— Bonjour, Mesdemoiselles. [15] Позвольте представиться — я королева Саба. Можете не преклонять колени прямо сейчас.
Шнурки ее
15
Здравствуйте, мадемуазель (фр.).
— Ну, что скажете, дорогие мои? Разве я не неотразима?
— Ты прекрасна, — говорю я.
Поскольку Энн замялась, я незаметно толкаю ее ногой.
— Да, прекрасна, — повторяет она, словно эхо.
Фелисити улыбается так, словно только что открыла целый новый мир.
— Он приедет! Я дождаться не могу, когда же он наконец увидит, какой леди я стала!
Она кружится по нашей спальне.
— И, разумеется, вы должны с ним познакомиться. Уверена, он вас очарует. Мне хочется, чтобы он знал: у меня здесь все в полном порядке. У вас есть какие-нибудь духи?
Мы с Энн одновременно качаем головами.
— Совсем никакого парфюма? Но я не могу спуститься вниз, если не буду чудесно пахнуть!
Настроение у Фелисити мгновенно падает.
— Вот так можно сделать, — говорю я, вытаскивая из стоящей на окне вазы розу.
Я разминаю в пальцах нежные лепестки, и на коже остается нежный стойкий аромат. Я легонько тру лепестками кожу за ушами Фелисити и на ее запястьях.
Она подносит руку к лицу и вдыхает.
— Великолепно! Джемма, ты просто гений!
Она стремительно обнимает меня и чмокает в щеку. Меня смущает эта манера Фелисити, — я чувствую себя так, словно рядом со мной обитает акула, воображающая себя золотой рыбкой.
— А где Пиппа? — спрашивает Энн.
— Уже внизу. Ее родители явились вместе с мистером Бамблом. Можете себе такое вообразить? Будем надеяться, что она сегодня выпроводит его наконец. Ну, — бросает Фелисити, устремляясь к двери, — adieu, les filles. [16] Скоро увидимся.
И, отвесив нам глубокий поклон, она исчезает в облаке надежды и аромата роз.
16
Прощайте, девушки (фр.).
— Ну что ж, идем, — говорю я Энн, стирая с пальцев остатки размятых лепестков. — Надо все это как-то пережить.
Парадная гостиная битком набита девушками и их разнообразными родственниками. В пользующихся весьма дурной славой индийских поездах и то больше порядка. Моих родных нигде не видно.
К нам подходит Пиппа, с опущенной головой. За ней следом идет женщина в нелепой шляпке, украшенной множеством перьев. Ее платье куда больше подошло бы женщине намного моложе, к тому же его лучше было бы надеть вечером. На плечи наброшена меховая горжетка. За спиной маячат двое мужчин. Мистера Бамбла с его пышными усами я узнала сразу. Второй, как нетрудно угадать, — отец Пиппы. Он такой же темноволосый.