Великая Китайская стена
Шрифт:
Размеры этих самых западных оборонительных укреплений предполагали наличие здесь по крайней мере нескольких тысяч солдат — тех, кто пользовался повседневными вещами, найденными Штайном. Руины караульного помещения, которое в последний раз использовалось, как предположил Штайн, в 57 году до н. э., наводили на мысль о вынужденной простоте быта на границе. Его площадь была поделена на три пустые комнаты, украшенные крюками для оружия и некогда обогревавшиеся костром, разложенным в углу, а пол завален грубыми веревочными туфлями и ковриками из потертого, многократно заштопанного шелка. Помимо предметов, рассказывавших о том, как солдаты выполняли гарнизонные обязанности — дров, приготовленных для сигнальных костров, которыми предупреждали о готовящемся нападении, и сельскохозяйственных орудий — и как удовлетворялись их основные потребности, несколько табличек, бамбуковых коленец и реликвий свидетельствовали об их общественной и профессиональной жизни. Отпуска, похоже, были короткими — некий солдат по фамилии Ван работал триста пятьдесят пять дней в году. Однако Штайн также обнаружил свидетельства общения: записка, нацарапанная на деревяшке тремя друзьями, которые пришли в гости к начальнику гарнизона, или табличка, сообщавшая о приближавшемся праздновании семейного торжества. Культурное времяпровождение варьировалось от возвышенного до низменного — от занятий каллиграфией до игр в кости. Обрывки литературных текстов — книги религиозного содержания и по астрологии,
Как и остатки циньской стены, ни одно из масштабных и хитроумных ханьских сооружений не похоже внешне и никак исторически не связано с каменными укреплениями, восстановленными сегодня вокруг Пекина. В письменных источниках редко идентифицируют продолжение ханьской стены на запад как участок единой Длинной стены, а вместо того тут и там упоминают тин («военные посты»), чжан («преграды») или сай («рубежи, подразумевающие наличие пограничных стен»). Исторически более скрупулезный хроникер китайских стен, чем большинство его западных коллег-исследователей стены, Штайн сам лишь изредка называет свою находку сооружений составной частью Великой стены, предпочитая вместо этого термин «китайские пограничные валы», используя латинское слово limes дляобозначения древней оборонительной системы. Правда, общая направленность нацеленной на запад оборонительной линии периода Хань более или менее следует стратегическому пути, выбранному стеностроителями на все времена, вплоть до XVI–XVII веков. Но ханьские оборонительные сооружения забрались даже дальше, чем при Мин, династии, усерднее всех строившей стены, которые довели всего лишь до Цзяюйгуаня примерно в двухстах двадцати километрах восточнее Дуньхуана. Базовый принцип строительства этих укреплений оставался тем же, что применялся ко всем ранним китайским стенам, с которыми до сих пор доводилось встречаться: сравнительно дешевая и простая техника трамбовки, прессовка слоев из местной почвы, в данном случае глины или гальки, между фашинами из любого естественного материала, оказывавшегося под рукой (в основном из прутьев тамариска или тростника, подсушенных на солнце кирпичей). Где использовались волокнистые, уложенные слоями прутья, там общий эффект, как сегодня видно в разрозненных, разваленных блоках, напоминает массивный песчаный тысячелистник, выложенный на серо-желтой каменистой почве пустыни. Быстро, за один-два сезона, возведенные стены также неумолимо разрушались: хотя некоторым из них повезло найти защиту у сыпучих песков, открытые стихиям укрепления испытывали удары степных ветров и частиц песка. Пораженный «искусством, с каким древние китайские инженеры мастерили свои валы», используя материалы, «особенно хорошо подходившие к местным условиям», Штайн писал: «…они могли устоять против… фактически любых сил, кроме медленно перетирающей, но почти постоянной эрозии, происходившей под воздействием ветра».
Хань, где только возможно, пыталась нравственно возвыситься над Цинь как более гуманное, добродетельное, дружелюбное лицо китайской империи. Для династии Хань были не характерны тиранические перегибы Цинь в области налогообложения, мобилизации и масштабных общественных работ, но вот в области стеностроительства Хань намного обогнала прославленных предшественников. По оценкам археологов, династия восстановила или построила более десяти тысяч километров стен по сравнению с пятью тысячами километров в период Цинь, и их стены принесли народу столько же страданий и легли в основу стольких же печальных легенд, что и их циньские предтечи. В официальных документах — как эта пропагандистская ода времен императора У — пишут, конечно, триумфально помпезно, касаясь плодов труда на границе:
Когда император производит императорский объезд, все сверкает. Когда приходит лето, он едет на север, во Дворец Сладкого Источника». Если и зима, и лето мягки, он ездит во Дворец Каменного Прохода И принимает северо-западные государства. Юэчжи усмирены, сюнну подчинены. …безграничная радость царит десять тысяч лет.Социальный же анамнез говорит о другом. Ханьское правительство испытывало постоянные трудности с убеждением простонародья селиться в суровой приграничной зоне, а бамбуковые коленца и деревянные уголки, игравшие роль паспортов, найденные возле Дуньхуана, позволяют предположить: стены в равной степени предназначались как для того, чтобы удерживать несчастные народы китайского приграничья внутри, так и для того, чтобы сдерживать неуправляемых варваров снаружи. Важную часть гарнизонной работы — особенно на северо-западе — составлял контроль за приходящими и уходящими людьми, недопущение бегства китайцев к сюнну и ухода от налогов и тягловых обязанностей. Такие же проблемы возникали у Хань, когда они пытались убедить крестьян селиться на негостеприимном дальнем севере. За период со 2 по 140 год, например, население северных провинций сократилось с трех миллионов до пятисот тысяч человек. Аурел Штайн сделал вывод: обнаруженный им вспомогательный вал, построенный перпендикулярно главному северо-западному направлению линии стены, мог служить для того, чтобы затруднить китайским беглецам проход в солончаковые равнины за Яшмовыми Воротами. Учитывая трудности, которые перенесли люди и верблюды отряда Штайна, путешествуя с запада, восточнее жизнь должна была быть совершенно невыносимой, если по сравнению с ней пустыня Такламакан выглядела вполне привлекательной. Умозрительное предположение Штайна явно звучит насмешкой над укоренившимся взглядом на стену как на положительно защитный кордон, охраняющий райский Китай от его злобных варваров-соседей. Об изнуряющей тоске жизни пограничных гарнизонов, о сотнях километров, отделяющих от успокаивающей безопасности цивилизации, говорится в печальных поэтических строчках:
Мы сражаемся к югу от стены, мы умираем к северу от стены; Если мы умрем и останемся лежать в дикой местности, то наши тела станут кормом для ворон. Воды бегут глубокие и бурные, камыши растут темные и мрачные; Конники бьются насмерть, их измученные кони мотают головами и ржут. Возле моста когда-то стоял дом, к северу ли, к югу ли, никто не может знать. Если урожай не собран, как вы будете есть? Да, мы и хотим служить преданно, как можно так жить? Вас запомнят, достойные, честные солдаты. Мы выступаем на рассвете, но не вернемся к сумеркам.Другой
Для гарнизонных офицеров и начальников жизнь на границе была тоже тяжелой. Учитывая трудности, сопряженные с работой, генералы служили У с поразительной преданностью. В такой карьере, конечно, имелась и своя привлекательность: для прирожденного и особо искусного всадника и стрелка из лука, такого как Хо Цюйбин, степная война, должно быть, дарила небывало возбуждающую комбинацию скорости, риска и возможностей. Хо особенно любил оторваться от основных сил с несколькими сотнями своих лучших наездников и углубиться во вражескую территорию, имитируя тактику самих кочевников.
Тем не менее борьба с ордами сюнну, несомненно, оставалась самой трудной, самой рискованной и самой утомительной работой в империи. Таким генералам, как Хо Цюйбин и Чжан Цянь, противостояли самые свирепые воины в Центральной Азии: поражение в бою скорее всего означало смерть или, хуже, следующую жизнь у шаньюя в виде чаши для питья. Физические и климатические условия были в крайней степени враждебными, когда приходилось метаться между горами и пустынями, между ледяной зимой и обжигающим летом. Во время одного из сражений с сюнну разыгралась такая свирепая пылевая буря, что обе армии оказались скрытыми друг от друга. При наличии весьма ограниченных средств для связи на огромных негостеприимных пространствах (битва могла продолжаться подряд шесть дней) возможность ошибки — например, задержка с подходом подкреплений — оставалась очень велика. А конца у задачи и не предвиделось: за год Хо Цюйбин мог разбить сто тысяч сюнну и вернуть уступленные земли к югу от Желтой реки, а в следующем году сюнну снова устраивали набег.
Незаурядные успехи Хо Цюйбина в любом случае достигались огромными жертвами. Сам способный работать без устали, он мог быть безжалостно-бесчувственным к потребностям солдат в еде и отдыхе. Сыма Цянь изображает его этаким тираном-гедонистом, заставляющим солдат копать тренировочную площадку, тогда как они едва держались на ногах от голода. Между тем и генералы и солдаты получали значительные награды за победы: титулы и земли для верховного командования, хорошие деньги для его людей. Но и наказания за поражения были тоже суровыми: за исключением, видимо, непогрешимого Хо Цюйбина, почти все остальные военачальники У в какой-то момент оказывались на ковре у императора за допущенные на поле брани ошибки. Неудача во время кампании, сопряжена ли она с опозданием к месту встречи или с потерей солдат, сулила смертный приговор. Начальникам иногда разрешалось откупиться, заплатив огромный штраф — полезный источник для пополнения императорского кошелька свободными деньгами. Гражданские чиновники сильно рисковали, протестуя против столь сурового обращения: Сыма Цяню, великому историку императора У, предложили непривлекательный выбор между смертью и оскоплением после того, как он выступил в защиту Ли Лиина, проштрафившегося генерала (он выбрал последнее… и дописал свою историю). Одна из самых жутких историй о том, как У обращался со своими генералами, касается Ли Гуана, известного стратега, который, получив серьезную рану и оказавшись в плену, притворялся мертвым до тех пор, пока не присмотрел резвого коня. Он вскочил на него и скакал во весь опор пятнадцать или около того километров, чтобы добраться до своих людей и вывести их назад на китайскую территорию, а по дороге убил нескольких преследовавших его сюнну, посылая в них стрелы из лука. Однако когда он вернулся в столицу, судебные чиновники У рекомендовали казнить его за то, что его взяли в плен живым. Он избежал смерти, лишь выкупив собственную жизнь. Неудивительно, что даже наиболее преданные генералы, чья работа заключалась в том, чтобы не позволять подчиненным своевольничать, стали смотреть на назначение на север как на то, чего следует избегать любой ценой: один из офицеров, уроженец Дуньхуана, умолял не посылать его туда, сравнивая такую судьбу с разорением и смертью. Примерно две тысячи лет спустя, когда Штайн сидел в одной из сторожевых башен, «озирая собственными глазами эти обширные пространства одинаково безжизненных топей и мелких камней… показалось нетрудно восстановить унылую жизнь тех, кто когда-то здесь обитал… все несет отпечаток похожего на смерть оцепенения».
Чистый итог всех этих кампаний и стеностроительства стал неизбежным: истощение и банкротство. Были задействованы сотни тысяч солдат — только в 111 году до н. э. сто восемьдесят тысяч всадников участвовали в параде по случаю победы, которым руководил лично император У, — и всех их нужно было кормить, одевать, вооружать, а при подходящем случае награждать. По итогам кампаний 124–125 годов до н. э. в руки китайцев попали девятнадцать тысяч сюнну и миллион овец, но они и стоили двести тысяч цзиней [1] золота в качестве награды и сто тысяч коней. И в степи капитуляция кочевников давалась недешево: однажды китайцы уговорили одного из правителей сюнну покориться, потратив десять миллиардов наличными деньгами — общий доход правительства за тот год — на подарки ему и его людям. Если победы оставляли китайское правительство с пустыми карманами, то поражения оказывались катастрофически дорогими: в 104 году до н. э. в одной-единственной атаке китайские войска потеряли до восьмидесяти процентов состава. Нельзя даже сказать, что все эти усилия вели к долгосрочным, ощутимым успехам в отношениях с сюнну. Китайцы так и не смогли нанести сюнну решительного поражения посредством военных кампаний или строительства укреплений: поскольку те не занимали определенную территорию, как китайцы, то их нельзя было колонизовать навсегда. Они либо отходили в северную часть монгольских степей, заставляя китайцев заниматься утомительным и бесполезным преследованием, либо выжидали, чтобы ударить в слабое место пограничной обороны. Хань неизменно действовала лучше против более оседлых народов Центральной Азии, сумев в конце концов в 102–101 годах до н. э. завоевать Даюань (Фергану, родину «божественных», потеющих кровью скакунов).
1
Один цзинь — примерно 1/ 2 кг.