Великая Ордалия
Шрифт:
— Эй, бродяги! — разносится голос — резкий с варварским акцентом.
Она едва не падает в обморок, столь велико потрясение.
Голос, человеческий голос, доносится из обступившей их черноты, голос, наполненный варварской яростью и триумфом — как оскаленная пасть острыми клыками. Внезапно, она чувствует их — окружившее их со всех сторон ожерелье из колючих шипов небытия, таких же, как те, что касаются её груди. Лучники, несущие хоры. Скюльвендские лучники.
— Слышите меня, отродья Трех Моей!
Бледная полоса лунного света прорывается сквозь низкое небо, осветив их лысый холм.
Она видит Ахкеймиона, застывшего с видом безумного колдуна-отшельника, столь же шокированного
— Следуйте за мной или умрите! — кричит варвар, как-то странно, по-волчьи, склонив голову.
Старый волшебник поднимает взгляд. — Кто …?
— Вас призывает к себе Мауракс урс Кагнуралка! Душитель детей! Великий и Святой Рассекатель глоток! Наш могучий Король Племён ожидает вас, чтобы с глазу на глаз погадать на вашу судьбу!
По-видимому они тоже опасались шранков. Синелицый приказал Ахкеймиону осветить их путь и теперь туча мошкары вилась вокруг висящей в прохладном воздухе Суриллической Точки. Они следовали за её скольжением, пробираясь сквозь густой кустарник и сорные травы, яркими искрами выплывающие из абсолютной темноты. Деревья, мимо которых они проходили, покрылись белесым инеем. Мешанина поблескивающих пятен виднелась во мраке, обступая их. Жестокие лица. Узлящиеся сухожилиями, исполосованные шрамами предплечья. Покачивающиеся в сёдлах фигуры. Колючие шипы небытия плывут в окружающей тьме — она чует их стайкой блуждающих рыбок, скользящих в толще чернильных вод. Шранки время от времени скулят и повизгивают в темноте.
Синелицый со всей силы врезал Ахкеймиону по губам, когда тот осмелился вымолвить какой-то вопрос, и теперь они стражу за стражей идут в абсолютном безмолвии — крохотный очаг колдовского света, окруженный конной лавой диких наездников. Очаг, плывущий сквозь косматую мглу. Мимара поддерживает свой живот, гоня прочь волны подступающей тошноты. Нерожденный младенец беспокоится и постоянно пинает её изнутри. Дважды она спотыкается, но мальчик подхватывает её, удерживая от падения. Ей хорошо знакомо это состояние — смешение воедино пульсирующего страха и изнеможения, из-за чего движения её души всё больше и больше наполняются замешательством. Успокоением и даже более того — истовым пламенем убежденности, какой она раньше и не ведала, одаряет её лишь открывшееся Око. Ужас, окутавший её мысли, исходит из понимания, что это скюльвенды, но теперь ей мнится непоколебимая уверенность не только в том, что они обречены на страдания и муки, но и в том, что их ожидает в итоге чудесное спасение.
Приходит голову мысль помолиться. Вместо этого она обнимает живот.
Шш-ш, малыш. Не бойся!
От Синелицего смердит прокисшей мочой. Неплохой способ отвадить всех этих насекомых, решает она, хлопая себя по щеке. Раскинувшаяся над ними чаша небосвода немного светлеет. Первые звёзды подмигивают им сквозь рваную, лоскутную дымку, окутавшую небеса. Земля становится всё более коварной, покрытой выпирающими камнями и испещренной рытвинами. Лиственный полог редеет, а затем пропадает и они обнаруживают себя на полукруглом уступе, взирающими на широкую речную пойму, уставленную возвышающимися над ней гигантскими скалами. Огни военного лагеря не слишком многочисленны, но ведь и ночь уже на исходе.
Сияет Гвоздь Небес, вонзенный в чашу небосвода.
Синелицый ведет их вниз по склону, между циклопическими скалами, поросшими на всю высоту травой и кустарником.
Седовласый бьет свою лошадь пятками, побуждая её умчаться галопом в раскинувшуюся перед ними темноту. Синелицый даёт сигнал к продолжению пути.
Они проникают в спящий воинский лагерь и проходят сквозь него. Лишь малое число шатров-якшей виднеются в темноте, большинство воинов дремлют прямо под открытым небом, вместе со своими лошадьми, личинками свернувшись под войлочными одеялами. Меж ними нет никаких тропок или промежутков, поэтому везде, где ступает отряд, их встречают ругательствами и хмурыми взглядами. Её приводит в замешательство яркий блеск их льдисто-голубых глаз, сияющих отблесками света, что исходит от Суриллической Точки. Во всём мире лишь их глаза выглядят так, как будто все они — глаза одного человека, смотрящего с множества лиц.
От всех них воняет мочой, также как и от Синелицего. Один из каменных столбов, что высятся на равнине, воздвигается прямо перед ними, уродливый силуэт, рассекающий безграничность ночного небосвода. Она замечает на его вершине танцующие всполохи костра. Многочисленные якши, подобные шляпкам грибов, устилают виднеющееся в сумраке подножье скалы. Спешившийся седовласый вождь уже ожидает их там. Синелицый свистит и весь отряд лучников — носителей хор, сходит со своих лошадей. Она чувствует как скользящие во тьме рыбки собираются в стайки по две, по три, следуя за владельцами безделушек… Слёз Бога.
Она берет старого волшебника за руку, пытаясь унять его дрожь. Он в ответ оделяет её диковатым, косящим взглядом, подобным взгляду лошади, окруженной лесным пожаром. Мальчик же просто взирает на всё вокруг с тем же непроницаемым любопытством, как и всегда. Суриллическая точка явственно подчеркивает сходство мальчишки с его дедом, размышляет она, так же как и его отросшие волосы.
Впервые она понимает, что он её племянник.
Синелиций держит путь вверх по склону одинокой скалы, следуя за Седовласым. Когда путники колеблются, один из скюльвендов толкает Ахкеймиона вперед, достаточно грубо, чтобы его борода коснулась плеча. Чувствуется какая-то обреченность в том как старый волшебник собирается с силами, чтобы начать подъем. Внезапно она понимает, что её пугает отсутствующее выражение его лица, причем даже в большей степени, чем жестокость скюльвендов. Когда обстоятельства слишком давят на кого-то, он часто теряет терпение — вместе с жизнью…
Она знает это слишком хорошо.
Еще больше лишенных рисунков и украшений, бесцветных палаток теснится на неровной вершине скалы. В воздухе витает запах паленой ягнятины. Синелицый ведет их к одинокому столбу дыма, возносящемуся вверх — в морозное безмолвие. Тлеющие угли разбрасывают мерцающие искры, кружащиеся в холодном воздухе, а затем, превращающиеся в улетающие прочь белесые хлопья, подобные крыльям ночных мотыльков. Она неохотно идет вперед, ибо на фоне ярко горящего костра скюльвенды всё больше пугают её. Пламя хрипит и плюется, ревет и стонет, как рваный парус, наполненный ветром. Сквозь его всепожирающее сияние она различает сваленные в кучу туловища и конечности, сплетенные подобно клубку дождевых червей. Они сжигают шранков, приходит понимание.