Великая Ордалия

Бэккер Р. Скотт

Шлюха улыбнулась экзальт-генералу, ибо ни одна душа не попалась ему навстречу.

Звезды усыпали пылью черное нутро пустоты. Ордалия простиралась на весь видимый мир под небом, мозаикой, вписанной в контуры местности, каждое ополчение кубиком смальты ложилось в лабиринт троп. Все вокруг казалось ему теперь безумием, груды частей тел шранков, особенно их кривые ладони и мозолистые ступни, а также несчетные варианты Кругораспятия, золотые, алые, черные как смола. И всё это теперь казалось… хрупким, ненастоящим, скроенным из бурлящего блуда, как если бы за той Ордалией, которую он видел собственными глазами, располагалась большая и подлинная. Он ощущал, что на этих ночных просторах рассыпаны остатки воинства

более коренного, глубинного, не воспринимающего благочестивых указов и праведных заявлений, связанного воедино не более чем общими низменными потребностями…

Я …

Звериное нетерпение.

Он съежился в овражке и немного поплакал, ощущая тошноту от воспоминаний и запаха человеческих испражнений.

Я брошен и одинок.

Вера лежит в основе всего, и истиной этой Пройас скорее жил, чем промерял её глубины. В ней основа бытия человека, предмет слишком многотрудный, чтобы не ломать его и не делить на части под разными именами: «любовь» как союз разлученных душ, «логика» как союз несогласованных претензий, «истина» как союз желания и обстоятельств…

«Желания», когда оно тянется и ищет.

Все, что я знал…

Он привалился спиной к каменистой почве, в крохотном уголке, в одиночестве, в темноте, хрипя, сокрушенный горем, терзаемый страхом и памятью.

Ложь.

С восходом, подумал он, налетят мухи.

Энатпанейская часть лагеря представляла собой людный хаос, рассыпавшийся по ложбинам и пригоркам, выделяющийся разве что смесью грубых и прочных галеотских шатров с павильонами настоящих энатпанейцев, разбросанными кхиргви в беспорядке. Он нашел шатер Саубона раньше, чем понял, что ищет его. Красные львы, разбросанные по парусиновым стенкам, казались черными в бездушном свете Гвоздя Небес. Отблеск золотого света на пологе входа ободрил экзальт-генерала, хотя ему еще надлежало понять, что именно привело его к этому шатру.

Учитывая общую нехватку топлива, жечь костры после обеденной стражи было запрещено. Тем не менее, трое людей, рыцарей Льва Пустыни, если судить по грязным сюрко, склонялись к небольшому костерку, разложенному в нескольких шагах от входа в шатер, прямо как мальчишки, капающие воском на муравьев. Пройас немедленно узнал в этой троице капитанов Саубона: его меченосца, Типиля Мепиро, крохотного амотийца, известного своей чрезвычайной удачливостью в поединках; его могучего щитоносца, куригалдера Устера Скрола, тощего заику, прозванного Бардом за прорезающееся на поле брани красноречие; и его же прославленного копьеносца, Турхига Богуяра, рыжеволосого воителя холька, самым очевидным образом происходящего никак не меньше чем от самого Эрьелка Разорителя .

Нечто в их поведении — косые взгляды, согнутые спины — встревожило Пройаса.

— Что здесь происходит?

Даже реакция их на его вопрос была подозрительной, — то, как они переглянулись, словно бы за пределами их небольшого кружка не могло существовать никакой другой власти.

Голова шранка поблескивала на коленях огромного воина-холька.

—Я спросил, — с внезапным остервенением проговорил Пройас, — что здесь происходит?

Все трое повернулись к нему словно на каком-то шарнире. Закон требовал, чтобы капитаны пали «на лице свое»; однако они вперили в него дышащие убийством взгляды. Богуяр прикрыл тряпкой свой неаппетитный трофей. Рыцари Льва Пустыни были известны отсутствием хороших манер: некоторые называли их «бандитами Саубона». Если все уверовавшие короли строили свои дворы из камней, рожденных в благородной касте, Саубон, так и не простивший Шлюху за то, что она сделала его седьмым сыном старого ублюдка Эрьеата, был вынужден копать в канаве.

— Закон ждет вашего отв…

Из-за полога палатки прогудел могучий и знакомый

голос, принадлежащий самому Льву Пустыни.

— Пройас? Что ты делаешь здесь?

Саубон появился из-за полога, седеющие волосы примяты шлемом, голый торс, нижняя часть тела в исподнем.

—Я пришел совещаться с тобою, брат мой, — проговорил Пройас, едва взглянув на Саубона. — Однако эти псы…

— Ответят передо мной, — отрезал Саубон, подцепляя длинной рукой полог своего шатра. — Каждый из нас идёт по жизни собственным путем.

— И они предпочли избрать путь кнута, —ровным тоном проговорил Пройас, глядя на Саубона в жесткой, присущей Новой Империи манере. Не допускающей исключений. Во всяком случае привычка командовать еще не оставила его.

Уверовавший король Карасканда пробормотал какое-то галеотское ругательство. Мепиро, Скраул и Богуяр наблюдали за происходящим как обнаглевшие сыновья слишком заботливого и беспринципного папаши. Однако в своей заносчивости — или точнее в нежелании скрыть её — они переступили грань допустимого, и этого уже было довольно. Хмурое выражение на лице Саубона приобрело несколько отстраненный облик. Они преувеличили собственные возможности, и Пройас с известным удовлетворением отметил, как скисли все три физиономии.

Забыв о прикрытой тряпочкой голове, трое оруженосцев уткнулись лбами в плотно утрамбованную землю. Костерок их заморгал, якобы из-за отсутствия внимания — затрещал…

Пройас впервые удивился тому, как хорошо видит теперь в темноте.

Откуда явилась подобная способность?

— Входи, — позвал его Саубон, приглашая к откинутому пологу. — С Законом они познакомятся завтра. Уверяю тебя в этом, брат.

В отношениях с подчиненными благородные кетьянцы держались более отстраненно и поверхностно по сравнению с равными им по рангу норсираями. Вассалы, обретшие видимость в результате какого-нибудь правонарушении, становились невидимыми сразу по получении наказания. И никаких просьб, никаких проявления покаяния или доказательств невиновности. И если дело не имело общественного или церемониального значения, никакого злорадства, никаких издевательских заявлений …

Тем не менее, Пройас остановился над распростершимися на земле рыцарями, сразу смутившийся и дрожащий от ярости.

Саубон хмуро взирал на его нерешительность, однако ничего не сказал.

Взволнованный и недовольный собой, Пройас миновал собрата, и оказался в ярко-освещенном светильниками шатре, полностью лишившись той уверенности, которой обладал всего за несколько мгновений до этого. Бледный свет карабкался вверх по полотнищам парусины, запятнанным жизнью и изношенным непогодой настолько, что теперь они напоминали карты, с которых стерли названия, а потом постирали. Нечто похожее на Зеум нависало над светильником, оставленным возле простой постели. Нильнамеш висел, пронзенный центральным столбом. Полом служила мертвая утоптанная земля… в золотистом сумраке обитали только самые необходимы вещи . Застоявшийся воздух пах потом, бараниной, и гнилым сеном. Под двумя висячими светильниками кротко замер светловолосый юноша, не бородатый и не безбородый.

Пройдя мимо Пройаса , Саубон рявкнул. — Уйди! — и юноша немедленно ретировался. Коротко простонав воинственный галеот, тяжело опустился на ложе, бросил беглый взгляд на Пройаса, опустил лицо к широкому тазу, стоявшему между его ног, и плеснул воды себе на щеки и лоб.

— Значит, ты снова был у него, — проговорил он моргая, — это заметно.

Пройас стоял, не произнося ни слова, не зная, почему он пришел в этот шатер.

Саубон хмуро посмотрел на гостя. Рассеянным движением взял лежащую рядом тряпку и принялся растирать грудь и бороду. А потом кивнул в сторону блюда с серым мясом, стоявшего на походном столике справа от Пройаса.