Великая Ордалия
Шрифт:
Ойнарал невозмутимо взирал на него… шранк, наделенный мудрой человечьей душой. Отсветы ближайших глазков припорашивали белыми точками его очи.
— Это говоришь не ты.
— Дурачьё! Вы отложили меч и свиток ради всего этого? Как вы могли это сделать?
Сила увещевания заставила сику вздрогнуть, однако прежнее спокойствие тут же вернулось к нему.
— Подними руки, сын Харвила… прикоснись к своему лицу.
Легкая щекотка, словно перышком, перехватила горло юноши. Он кашлянул, а потом кашлянул снова, так и не ощутив ни
— Я … — беспомощно вырвалось у него. Где же его лицо?
Ойнарал или кивнул или просто опустил свой овальный подбородок.
— Желание коснуться лица даже не приходило к тебе только потому, что оно само не хочет этого. Соединение происходит быстрее, когда принимающая душа остается в неве…
— Оно? — На Сорвила накатила волна паники. — Лицо… чего-то не хочет от меня?
—Прикоснись к своему лицу, сын Харвила.
Неужели, все они здесь, в его отсутствие, посходили с ума.
— Что здесь происходит, кузен? — Воскликнул он. — Что сталось со Священной Родней? И как ты можешь без стыда разговаривать о подобных вещах?
—Я все объясню… — чтобы подбодрить его Ойнарал улыбнулся. — Тебе нужно только прикоснуться к своему лицу.
Охваченный смятением Сорвил наконец поднял руки, нахмурился…
И понял, что лицо у него отсутствует.
То есть не отсутствует… но его заменили.
Полное страха сердцебиение. Пальцы его ощутили гладкую поверхность нимиля, всегда казавшегося более теплым, чем воздух. Он лихорадочно ощупал впадины и выступы металла, на всей поверхности которого были вытеснены сложные символы…
Какой-то гладкий и безликий шлем?
Чисто животная паника. Удушье. Он схватил обеими руками эту вещь, дернул, но тщетно. Она, казалось, сливалась воедино с его черепом!
— Сними её! — Крикнул Сорвил выжидавшему рядом упырю. — Сними эту вещь! Сними её!
— Успокойся, — как бы с высшей уверенностью посоветовал Ойнарал. Резные стены качались вокруг него.
— Сними её прочь!
Одной ладонью он зацепил горстку колец нимилевой кольчуги на груди Ойнарала, тем временем вторая в панике ощупывала шлем, каждый изгиб, каждую складку, разыскивая какой-нибудь шов, застежку или пряжку… хоть что-нибудь!
— Сними немедленно! — Вскричал он. — Вспомни про ваше Объятие!
Ойнарал схватил его за руку, задержал её.
— Успокойся, — проговорил он. — Приди в себя, Сорвил, сын Харвила.
— Я не могу дышать!
Сорвил задергался, как утопающий. Упырь оскалился от напряжения, обнажив влажный ряд слитых вместе зубов. Взгляд и хватка — этому сочетанию, с учётом его нечеловеческой решимости, невозможно было воспротивиться.
— Я чту Объятие моей Горы, — с напряжением проговорил он. — Нет существ более верных своему слову, чем мы, Ложные Люди, доколе это ничем не угрожает нам. Но если я сниму с тебя шлем…
Невзирая
—Что? Что?
— Анасуримбор Серва умрет.
Хлесткие слова подломили его колени, словно сухие ветви.
Он осел на землю.
И сдался. То реальное, что было здесь, стало поворачиваться вокруг глазков, — виньетки на стенах, рельефы внутри них, детские выходки , печали смертного, всё разлетелось в прах, мусором просыпавшимся посреди жизни куда более жуткой, образы истощившейся славы, эпической дикости, терзающих небо золотых рогов, все закружилось вокруг…
Однако, облаченный в черное упырь единым движением поднял его на ноги и крикнул. — Иди! Иди вперед, сын Харвила!
И он, шатаясь, побрел между столпов торжественной дороги, замечая лишь плиты пола, сменявшие друг друга под его поношенными сапогами.
— Рвение и бдительность… — проговорил Ойнарал, шагая во мрак между двумя большими фонарями. —Только они спасут тебя. Рвение к жизни, которая принадлежит тебе, и бдительность к жизни, которая тебе не принадлежит.
Сорвил вновь принялся ощупывать шлем, проводя пальцами по сложной, впечатанной в металл филиграни… Голова его была погребена в этой железке, и, тем не менее, он мог видеть! Казалось, что он касается поверхности стекла, идеально прозрачного, но каким-то образом искаженного, словно бы душа его не была согласна с тем, что способна видеть сквозь металл, и он как бы заходил сзади того, что существовало, рассматривал близкое издали.
— Сыновья Трайсе называли этот шлем Котлом, — пояснил сику. — Сыны Умерау — Бальзамическим черепом…
Опустив руки, Сорвил увидел впереди, за тремя фонарями, как будто бы конец Внутренней Луминали.
— Мы же всегда называли его именем Амиолас, — продолжил высокий упырь. — Многие носили его, но боюсь целые эпохи минули с той поры, когда он в последний раз втягивал в себя жизнь…
— Так, значит, у него есть душа! — Охнул снова перепугавшийся юноша.
— Тень души, душа, лишенная глубины, засыпающая и видящая сны.
— Ты хо… хочешь сказать, помещенная в кого-то живого!
— Да.
— Значит я одержим? И моя душа более не моя собственная?
Ойнарал в задумчивости сделал три шага, и только потом ответил.
— Одержимость — неточная метафора. Если говорить об Амиоласе, то у него один плюс один — будет один. Ты более не являешься той душой, которой был прежде. Ты стал чем-то новым.
Лошадиный Король, полагаясь на ощупь, брел рядом со своим сику и пытался одновременно понять. Он был обязан оставаться собой. Иначе его можно уже считать мертвым. Он должен быть тем, кем был! Но как? Разве может душа сидеть, давая суждение о себе, и говорить: я есть то, а не это? Где находится точка обзора? Точка, предшествовавшая всякому указанию? Как поймать ловящую руку?