Великая судьба
Шрифт:
Утром цирики похоронили убитых и, поклявшись отомстить за кровь погибших товарищей, заговорили о новой битве. Максаржав снова стал готовиться к бою. Чувствовалось, что силы врага иссякли. Тридцать человек из отряда Бавужава сдались в плен.
— Что нам с ними делать, жанжин? — спросил Максаржава один из телохранителей.
— А что они говорят?
— Говорят, мы — братья и не хотим убивать друг друга. Хотим жить в Халхе. Некоторые даже плакали. Не послать ли их ловить Бавужава? Или, может, распределить по полкам, чтобы они вместе со всеми участвовали
— У них ведь, наверное, есть жены, дети... — задумчиво произнес Максаржав. — Отобрать у них все оружие вплоть до ножей и отправить под падежной охраной в монастырь Матад. Снабдить продовольствием. Пусть заготавливают аргал, выделывают кожи и выполняют другие хозяйственные работы. Потом решим, что с ними делать. — «Как бы то ни было, нельзя посылать их ловить Бавужава. И в наше войско не следует зачислять. Сколько ни было сражений, я не помню случая, чтобы хоть один мой солдат стал перебежчиком. Нет, мои воины на такое по способны, они помнят, что они сыны Монголии и сражаются за родину».
Остатки отрядов Бавужава некоторое время еще вели оборонительные бои, потом отступили на территорию Китая. Максаржав преследовал их до самой границы, а затем повернул назад.
Все были искренне опечалены, когда нашли убитым русского инструктора. Его похоронили по русскому обычаю и поставили на могиле крест с надписью. Когда совершали этот печальный обряд, кто-то спросил Максаржава:
— Кто же прочтет отходную?
— Войсковой лама должен прочесть.
Но лама, услышав это, возразил:
— Покойный был иной веры. Я не могу читать над ним молитву.
— Да, он был другой веры, но очень много сделал для нас, монголов, и в конце концов отдал за нас свою жизнь. Что мы скажем его семье, если не выполним положенного обряда? — возразил Максаржав, и лама вынужден был с ним согласиться — он прочел молитву.
В этом сражении отличился Сухэ, и слава о нем разнеслась далеко. «Он владеет саблей не хуже, чем Ма-гун. Летит на своем коне и рубит врагов справа и слева на всем скаку. Стреляет, почти не целясь, а сам от пуль уворачивается!»
Войска стояли у границы и ждали нового наступления войск Бавужава, но те не появлялись.
Пришла осень. Однажды на пограничный пост прибыл посланец Бавужава: тот заверял Ма-гуна, что больше никогда не станет разбойничать и желает братьям мира и счастья. Максаржав стал готовиться в обратный путь.
Перед отъездом он решил наградить отличившихся в бою. Это была торжественная церемония. Посол, явившийся из Хурэ, привез известие о присвоении Сухэ и еще нескольким командирам звания батора. В честь победы над врагом был устроен парад.
Максаржав со своим войском возвращался в столицу. Шли они днем и ночью, не останавливаясь. И вот наконец показался Хурэ.
Навстречу войску выехали чиновники и послы. Они объявили, что Хатан-Батор Максаржав награжден титулом дархан-вана.
Цирики направились к Толе, омыли в реке лицо и руки, напоили коней. Из Хурэ навстречу им выехали старые баторы. Перед тем как армия вступила в город, двенадцати баторам подвели белых коней с узорчатыми
Затрубили двенадцать больших труб, заиграли флейты, все двинулись ко дворцу богдо-хана, перед которым была разостлана белая кошма — по ней должны были проехать двенадцать героев.
Перед дворцом всадники остановились, двенадцать трубачей и сто флейтистов приветствовали их. Однако большие ворота оставались закрытыми. Воины спешились и прошли в калитку. От ворот до самых дверей дворца по обе стороны прохода стояли — строго по старшинству — ламы и нойоны и почтительно кланялись, приветствуя героев. Когда процессия подошла к дворцовой лестнице, навстречу баторам вышел премьер-министр.
— Мы воздаем сегодня почести славным героям Монголии, наголову разбившим чужеземных захватчиков, мятежников и изменников родины. Его святейшество нездоров, он просил передать, что посылает вам свое благословение.
Одни из лам, стоявший у самых дверей, поднял очир, на котором висел длинный хадак, и благословил героев. Каждому из них преподнесли хадак.
— Воины безгранично рады, что великий богдо-хан и высшие ламы отметили наше усердие, — сказал Максаржав. — Мы полны стремления отдать свою жизнь за независимость родины. Да будет вечно здравствовать наш владыка богдо-хан!
Они отправились в обратный путь, белых коней сменили на своих прежних. Простые араты, дети и старики громкими криками встретили героев, когда они выехали из ворот дворца. Каждому хотелось рассмотреть их поближе.
— Ты мне очень помог, брат, мы сражались плечом к плечу, — сказал Максаржав Сухэ-Батору.
— А я многому научился у вас. Хотелось бы поделиться с вами некоторыми своими мыслями, — отозвался тот.
— Ну что же, будь моим гостем, я всегда рад тебя видеть! Я все думаю: как сообщить горестную весть семье инструктора? Бедняга отдал жизнь за наше дело, и, я надеюсь, министерство позаботится о его вдове и детях.
Сухэ-Батор со своими бойцами вернулся в Хужирбулан, а Максаржав и все остальные разъехались по домам.
Когда Максаржав и Того приблизились к своему дому, они увидели, что двор полон народа. Из дома навстречу полководцу вышли супруга Максаржава в праздничном наряде и его старший сын. Густые косы Цэвэгмид были уложены в высокую прическу, украшенную позолоченными серебряными заколками. Жемчуг сверкал на длинном хантазе. На Цэвэгмид была парчовая накидка, бархатная шапочка, надвинутая на лоб, и новенькие узорчатые гутулы. Она степенно шла навстречу Максаржаву. И при виде жены он испытал гораздо большую радость, чем во дворце богдо, когда его чествовали высокие лица. Низко поклонившись супругу, Цэвэгмид торжественно произнесла: