Великая судьба
Шрифт:
Вернувшись домой, Максаржав тут же лег, но сон не приходил. Он полулежал, прислонившись спиной к высокому изголовью, как всегда в часы раздумий. Перед его мысленным взором проплывали лица цириков, образы плачущих женщин и девушек. Так вот какой он, барон Унгерн! Решил отплатить добром человеку, вручившему ему оружие? «Мне не о чем жалеть», — сказал он. «Отчаявшийся бандит! Я могу уничтожить его, но своевременно ли это? Ведь из-за этого могут быть политические осложнения. Интересно, он искренне просил прощения или просто хотел выведать мои мысли? Оружие, власть над людьми, почести — вот что ему нужно! И он получил
Он встал и направился в лагерь цириков. Большинство из них спали без подстилок, на голой земле. Он разбудил парня лет восемнадцати, тот испуганно вскочил, протирая глаза.
— Ты откуда? — спросил Максаржав.
— Родителей убили гамины, дома нет, и скота пет, ничего у меня не осталось, кроме того, что на мне. Я два дня не ел, — сказал цирик, и голос его дрогнул.
Хатан-Батор велел разбудить всех, кто спал на земле, и разместить в палатках и юртах, предварительно накормив их.
Когда он вернулся к себе, на востоке уже заалела заря.
Китайцы называли Улясутай Северным Пекином с тех пор, как в нем поселился маньчжурский амбань. Одно время здесь была резиденция амбаня, который управлял и Кобдо и Хурэ одновременно.
В западных аймаках не раз поднималось движение за освобождение от маньчжурского ига, что вызывало неудовольствие маньчжурских императоров. Чтобы можно было за трое суток добраться до Хурэ, они учредили тридцать восемь уртонных станций для амбаньского курьера. Курьера плотно пеленали материей, сажали на спину коня и с северного склона горы, что возвышалась к югу от Улясутая, давали сигнал — стреляли из пушки. Если курьер не успевал прибыть в указанный срок, ему отрубали голову мечом.
Улясутай был хорошо укреплен: огромные ворота, выходившие на четыре стороны, охранялись пушками. Вдоль крепостных стен был прорыт ров с водой. В крепости были места, куда допускались только военные. А за стенами укрепления, в городе, который заполонили китайские торговцы и разносчики, у монголов отбирали все, что находили: скот и шерсть, золото и драгоценности.
Теперь же в Улясутае китайцев почти не осталось: управляющие и богатые купцы успели убежать на родину, а бедные китайцы боялись даже выходить из своих глинобитных лачуг. Белогвардейские отряды и монгольские войска расположились лагерем неподалеку от Улясутая, в верховьях реки Чигэстэй.
Хатан-Батор знал, как измучены цирики, проделавшие длинный путь в несколько десятков уртонов в рваных дэли и легких тэрликах, в старых, изодранных гутулах. Лишь у немногих были овчинные тулупы, да и те разлезались по всем швам. Максаржав по дороге собирал одежду и снаряжение для цириков — надо было хорошо подготовиться к предстоящим боям.
Ванданов, или, как его еще называли, Вандан-Бурят, прибыл в Улясутай со своим пестрым войском раньше Хатан-Батора и остановился в пади Ганц-худаг, расположившись в лагере белых и приказав поставить для себя три юрты с красной полосой. Этот толстый, обрюзгший человек — как говорили, бывший лама — вкрался в доверие к Унгерну. Ванданов был известный любитель выпить и повеселиться. Носил он обычно длинную шинель или красно-желтый дэли, поверх которого надевал
Ванданов получил от богдо почетный титул и чин и решил, что это прекрасный повод для попойки. Барон Унгерн опирался на таких людей, как Вапданов; разжигая их алчность и зависть, он обещал сделать их управляющими аймаков и хошунов. Пьяный Ванданов не раз говорил: «Были бы у меня власть, деньги и женщины, а есть в России царь или нет — это мне безразлично».
Едва в Улясутай прибыли вандановцы, по городу расклеили приказ: монголы должны сдать в армию большую сумму денег, а того, кто откажется выполнять этот приказ, ждет наказание вплоть до смертной казни. Тому же, кто выдаст скрывающихся китайцев, была обещана награда.
Как только Ванданов приехал, он велел позвать к себе Цултэм-бээса, улясутайского министра. Цултэм был человек прогрессивных взглядов. Он ненавидел китайцев, которые угнетали и эксплуатировали монголов, и безгранично верил Хатан-Батору. Улясутайский министр никогда не наказывал своих подданных кнутом или бандзой.
«Пусть зовут, не пойду я на поклон к этому бандиту и не дам ему ни лошадей, ни скота, — решил Цултэм. — И хорошо бы уехать из города под каким-нибудь предлогом. Но куда? Может, поставить юрту в монастыре Яргуй и переждать несколько дней? А там явится Хатан-Батор и...»
Размышления Цултэм-бээса прервало появление двух белогвардейских солдат, подъехавших к юрте.
— Есть тут Цултэм-бээс? Пожалуйте к командующему Ванданову, да поторопитесь, — сказал один из них, и всадники поскакали дальше.
Цултэм-бээс со своим телохранителем прибыл в лагерь белогвардейцев, бросил телохранителю поводья и мимо постовых прошел в большую юрту. Ванданов встал ему навстречу.
— Приветствую вас, ваша светлость.
— Почтительно приветствую вас, командующий. А я-то думал, что приехал Хатан-Батор. Извините за то, что не вышел встречать вас. Куда вы теперь направляетесь?
— Вот болван! — бросил Ванданов по-русски, а потом продолжал уже по-монгольски: — Мы армия великого полководца барона Унгерна, спасителя нашего государства. Вы слышали, что богдо благосклонен к нашему полководцу и удостоил его чинов и титулов?
— Да, я знаю об этом. Я думал, что вы направляетесь к русской границе.
Ванданов рассвирепел.
— Куда мы едем — это не ваше дело! Вы должны поставить немедленно пятьсот коней, пятьсот овец, пятьдесят седел и триста цириков. И еще пятьсот чашек. На все даю вам три дня!
— Понял, — сказал Цултэм-бээс и вышел. «Я не так глуп, чтобы давать тебе, бандиту, цириков».
Когда Цултэм-бээс уехал, Ванданов, глядя ему вслед, рассмеялся.
— Посмотрите-ка на него! Так перепугался, что душа в пятки ушла!
Он отрезал себе большой кусок жирной говядины и отправил его в рот. «В первую очередь надо внести имя этого Цултэма в списки тех, кого надо ликвидировать. Вот только получим с него все, что нам нужно, и уничтожим!»
Через два дня Ванданов решил поехать в Улясутай, проверить, как идет мобилизация. Но о мобилизации, как оказалось, никто и понятия не имел. Тогда он снова вызвал к себе Цултэм-бээса.