Великая судьба
Шрифт:
— А знаете, в том, что эту новость объявил Хатан-Батор, скрыт какой-то смысл... Какие же все-таки заслуги у этого бурята Ванданова?
— Нам до этого нет дела. Раз богдо удостоил его награды, значит, так надо. Правда, когда Хатан-Батор получил новый титул и звание, он не оповещал всех об этом.
— Послушайте, — сказал один из цириков, — давайте найдем парочку коз да подоим их!
— И попьем сегодня чаю с молоком!
— Хотел бы я все-таки знать, что думает наш Хатан-Батор, станем мы воевать или нет? Лучше бы вернуться домой.
—
— С гаминами.
— С гаминами, которых уже нет?
— Зачем же тогда готовят оружие, приводят в порядок обмундирование?
— Может, нам предстоит воевать с красными русскими?
— А ну, прекратить эти разговоры! — подал кто-то голос. — Тем, кто приехал сюда из хошуна Ачиты, лучше бы помалкивать!
— Из какого хошуна ты, что так строго поучаешь? Входи сюда. Мы, люди из хошуна Ачиты, хотим поблагодарить тебя за это поучение, — послышалось из палатки, и оттуда донесся дружный громкий смех.
Солнце садилось. Максаржав вышел из своей юрты, зашагал к зданию штаба, за ним по пятам шли двое цириков.
«Тяжело мне жить бок о бок с этим Вандановом. Но уж если наш повелитель богдо удостоил его своей милости, значит, я должен с ним считаться...» Ему вспомнилось, как, услышав о гибели Цултэм-бээса, он сказал Ванданову: «Да, вы победили опасного врага монголов. Теперь вас наверняка наградят титулом гуна». Но тот не понял намека и ответил: «Если это случится, я с величайшей благодарностью припаду к стопам великого богдо».
Войдя в одноэтажный домик штаба, Максаржав сел к столу. Дамдин тотчас же подал ему письмо в продолговатом конверте, на котором было написано: «Хатан-Батору Максаржаву от Су».
— Кто привез?
— Я не спросил, — ответил писарь и собрался было уйти, но Хатан-Батор окликнул его.
— Если впредь ты получишь подобное письмо, знай, что его категорически запрещается вскрывать или показывать кому-либо. Нарушишь запрет — получишь хороший нагоняй.
Дамдин вышел ненадолго и вернулся с хадаком в руке.
— Это вам, жанжин, прислали вместе с письмом.
Хатан-Батор принял хадак и распорядился:
— Позаботься о посыльном, который привез письмо, пусть хорошенько отдохнет.
Он вскрыл конверт.
«Почтенный Хатан-Батор-ван!
Уважаемый старший брат, я рад получить известие, что вы в добром здравии. Наши готовятся к перекочевке; как только мы поставим свою большую юрту, перевезем и вас, многоуважаемый старший брат. Говорят, сейчас мпого волков и собак. Надо приложить все силы, чтобы уничтожить и искоренить их всех, — тогда повсюду, на Востоке и на Западе, наступит спокойствие. Милостивый старший брат, прошу вас поберечь себя от опасных болезней. Когда придет время переезжать, вам поможет северный сосед. Думаю, что близко то время, когда мы с вами будем жить вместе в нашей большой юрте и осуществятся все наши планы. Постараюсь в скором времени послать вам радостную весть. С приветом, ваш ничтожный младший брат Су».
Максаржав, прочитав письмо, сразу же сжег его.
Тревожно было на душе у Максаржава, и не было рядом человека, с которым он мог бы поделиться своими сокровенными мыслями. Для всех он был «учитель», «жанжин» или «нойон». Даже самым близким друзьям он не мог сказать всего: если откроется тайна, которую ему доверил Сухэ, это будет стоить головы не только ему, но и многим другим. И Максаржав хранил молчание.
В последние месяцы он спал не более трех-четырех часов. С ним и прежде случалось такое — в дни сражений. Но обычно, победив врага и вернувшись после боев домой, он засыпал мертвецким сном и спал так несколько дней кряду. Теперь же, если ему и удавалось проспать часов шесть, это было уже много, хотя сои был тревожным и не приносил облегчения и покоя.
Хатан-Батор написал ответное письмо и на случай, если с письмом что-нибудь случится по дороге, велел устно передать Сухэ следующее:
— Скажи брату, что я приветствую и беспокоюсь о его здоровье. У меня все в порядке, мы готовы перекочевать в любую минуту. Желаю ему быстрее поставить большую юрту, поскорее устроиться. Пусть осуществятся все его планы и стремления.
Отправив гонца, Максаржав вызвал к себе командиров полков.
— Для охраны складов оружия посылайте поочередно из каждой палатки по одному цирику. Тех, кто будет участвовать в состязании борцов на надоме, предупредите, что, когда они станут бороться с цириками Ванданова, категорически запрещается давать повод для споров и ссор.
Дождавшись, когда командиры выйдут, Того сказал:
— Говорят, полководец Ванданов совершенно пьян. Просил вас пожаловать к нему после переклички.
Хатан-Батор спокойно выслушал его и распорядился:
— Пошли с кем-нибудь супруге покойного Цултэм-бээса подарок и хадак. Если ей нужно что-либо, пусть передаст через посыльного.
— А кого к пей послать?
— Пошли командира полка Ламжава и с ним Дэрмэна. Да скажи им, чтоб поскорее возвращались.
— Ладно, — кивнул Того и вышел. Вскоре он вернулся и рассказал: — Говорят, будто, когда наши цирики поют, солдаты, что живут в казарме слева, ругаются, заявляют, что им не по вкусу этот рев и что они его скоро прекратят..
— Кто это сказал тебе?
— Да нашлись такие люди...
— Не советую тебе с ними ссориться.
— Слушаюсь, жанжин.
— Дружище Бого, хоть ты меня зови по имени, а то все жанжин да жанжин... Я думаю, тебе надо ехать...
— Куда это?
— Раз Гунчинхорло жива, я думаю, тебе непременно нужно поехать повидать ее. Наверное, она вернулась в родные места. По дороге завернешь к нашим, расскажешь мне потом, как они там. Вот кончится надом, и надо тебе сразу же готовиться к отъезду. Хорошо бы тебе что-нибудь дать с собой, только вот никак не решу, что... Знаешь, что я думаю? Если меня убьют, ты станешь опорой моей семье.