Великая замятня
Шрифт:
Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1877 год выразил такую мысль: «Это уж какой-то закон природы, не только в России, но и во всем свете… если в стране владение землей -серьезное, то и всё в этой стране будет серьезно, во всех то есть отношениях, и в самом общем и в частностях». Но об этом же писали, пусть не столь мудро, как Достоевский, на протяжении двух веков государственные деятели, писатели, историки, естествоиспытатели, ученые-аграрники и экономисты, простые агрономы и даже крестьяне. Вспомним высказывания по этому поводу А. Т. Болотова, И. В. Киреевского, А. С. Хомякова, Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых, Ю. Ф. Самарина, В. С. Соловьева, С. М. Максимова, Ю. В. Лебедева, В. В. Селиванова, А. Н. Энгельгардта, Н. Н. Златовратского, Г. И. Успенского, В. О. Ключевского, А. С. Ермолова, П. А. Столыпина, В. В. Докучаева, земских депутатов в Государственной думе, а в последние десятилетия — А. В. Чаянова, Н. П. Макарова, Н. Д. Кондратьева, А. Н.. Челинцева, Т. И. Мальцева, писателей
Две задачи всегда возникали и будут возникать в государственной деятельности: постоянно совершенствовать крестьянский строй и следить за тем, чтобы внешние и внутренние силы — умышленно или неумышленно — не мешали этому. И если ни того, ни другого не делается, то как крестьянство, так и все хозяйство страны может дойти до полной деградации, а народ до вымирания. Именно в этом государство и его народ подстерегает великая двойственная опасность.
Вглядимся внимательно и непредубежденно в исторические события и поразмыслим над,- ними. Не раз возникали кризисы в государстве, которые были порождаемы в основном земельными смутами. Они бывали в Киевской и Владимирской Руси, в Московском царстве и в великой России. Они особенно сильно проявились на рубеже XVI и XVII, в начале XVIII, в середине XIX и в начале XX веков. Слишком тягостная пора наступала тогда, когда на земельную смуту накладывались природные невзгоды, которые, скорее всего, были связаны с расстройством нравственно-духовных устоев крестьянского мира. Но всякий раз народ собирался с силами и худо ли, бедно ли, в большей или меньшей степени решал земельный вопрос и тем был жив и творил культуру.
Ни одно историческое событие не ушло из народа и сохраняет в нем свою свежесть и силу! Ибо в его духовной жизни есть лишь изменения, но нет отмены и умирания нет отпадения в область бесплотных теней, в ней все живет полнокровной жизнью, во всеединстве, Вот и вековой крестьянский вопрос никуда от нас не ушел: все также тревожит, волнует и берет нас в свои тяжелые объятия. Именно крестьянский мир так близок нам всеми своими многострадальными веками. Он постоянно горит в нас то вспыхивающим, то затухающим огнем. Во всей отечествен-ной истории, и особенно в крестьянской, наши сегодняшние устремления неразрывны с надеждами ушедших и идущих нам на смену поколений. Тут существует такое единство, которое стоит выше самой истории. Потому и чувствуем, и помним, что мы есть его живая частица.
Проникнем пытливым взором в глубины исторической жизни нашей и увидим, что с крестьянским миром тех далеких времен мы живем вместе, рука об руку, его беды и радости — наши беды и радости, что они до сего дня сказываются на нашей жизни, ибо то, что тогда было не решено, и теперь остается не решенным. Всякое поколение то ли от отсутствия ответственности и любви к Отечеству, то ли от недостатка ума и чувства, то ли от лености и болезни, то ли от пришедших извне напастей и недругов, не исполнив каких-то важных намерений в крестьянском деле, оставило их тяжким грузом в наследство грядущим поколениям. И они накапливались от века к веку: никуда от нас не ушли.
Государство во времена Владимира Мономаха составляли и собственно челядинцы или холопы, и наймиты, продававшие свой труд, не связанные ни с общиной, ни с землевладельцами. Но кормил весь народ крестьянин, владевший землей по праву собственности, Кроме них, были и общинные крестьяне, жившие на чужой земле, «ролейные закупы», которые платили за пользование землей работой или получали условленную плату хлебом, А общественность делилась на крупные самоуправляемые общины — городские и мелкие, тоже самоуправляемые, общины, составлявшие волости, а на северных окраинах — погосты. Были и бояре, и купцы, и черные люди, то есть горожане, ремесленники, сельчане или смерды. Земли делились на государственные — черные и владельческие — белые. Черная земля принадлежала князю, а белая — частному собственнику или вотчиннику. Князья давали землю в частное или поместное владение, но права распоряжаться ею не предоставлялось. Поместья из общинных городов давались для службы, а вотчины из владений князя — за служение Отечеству.
Обширный крестьянский мир, состоявший из мелких общин, самоуправлялся и защищался от посягательств крупных городских общин и вотчинников. Большая часть жителей тогдашней Киевской Руси была свободна в выборе своей жизни: они могли жить в волости или в городе, быть земледельцами или ремесленниками, купцами или сельчанами, воинами или наймитами и даже отдать себя в холопы. «Русская правда» XII века карала землевладельцев не только за продажу «закупа», но и за залог его в обеспечение взятых денег. Закон был на стороне священной заповеди свободы личности, ибо перед всевышними силами, исповедуемыми в православии, все люди были равны. Однако точных узаконений о порядка землепользования и землевладения не было. Земля могла переходить из рук в руки, из черной в белую и, наоборот, из белой в черную. Потому на хуторах и поселениях из нескольких дворов применялось в основном подсечное хозяйство, особенно на Владимиро-Суздальской окраине Киевской Руси, а в крестьянских хозяйствах — трехполка с паром, озимыми и яровыми.
Подсечное хозяйство зело к обезлесению больших площадей. А это вызывало иссякание водных источников, обеднение земель живительной влагой, потерю плодородия и неурожаи. Зависимость
По примеру татарской переписи князья в своих вотчинах учинили перепись и прикрепили тяглое население к тем местам, где она его застала. Хану — десятину да на государственное тягло — средства. А не дашь хану, он и последний достаток отнимет! Вот и стала крестьянская община строго следить за тем, чтобы земли не оставались «в пусте». Старожилец, сиделец на земле становился зависимым от ее владельца. «Порядные грамоты» пошли в ход, «подмоги» да «покруты» привязывали его не столько к земле, сколько к ее владельцу. Не долговые обязательства, а более тесные невидимые узы стали связывать старожильцев с вотчинниками, коих стало много. И уже совсем пошло бы прахом крестьянское дело, но поняли лучшие люди, нравственно ответственные, зорко смотревшие в будущее, духовные провидцы из градов и весей, княжеских теремов и монастырей, что без вспомоществования ему — не выжить государству! Кто чем мог и как мог помогали крестьянскому миру. И никто не покушался на те земли, где топор, огонь да соха побывали: они негласно, неписано становились собственностью крестьянина. И задымилось посечье лесное, застучали топоры, зарыхлили землю сохи по далекому Заволжью. Растеклась крестьянская Русь далеко на север и восток, да так, что отливом молодых воинов пополнила полки Дмитрия Донского, а затем Даниила Холмского и Даниила Щеня. И тем татарское иго кончилось, и восстало могучее Московское государство. И может быть, только крестьяне, изведавшие всю силу свободы и творчества на своей земле, и понимали, чем становится и крепнет величие государства. Но тому, кто был у врат власти, кто имел власть, кто принимал крестьянские плоды власти, невдомек было то: ему казалось, что укрепа крестьян на первых порах самому государству, а затем его слугам, получившим от его имени владения — вотчины, крепила и сожиждела оное. И изощрялись законописания, чтоб так и крепить государство. Внешне так оно и выходило, а внутренне закрадывалось разложение, ибо будущее величие и жизнеспособность своего Отечества могут крепить и сохранять только свободные личности в свободном ему служении. Не щадя живота своего служить Отечеству может не подневольный раб, а свободная личность, любящая его до самозабвения, И чем больше таких личностей, тем могущественнее народ и созидаемое им государство.
Вот прошло десяток лет после того, как сгинули орды Ахмата за Окой, и народ стал твердой ногой там, и зазеленела нива на вспаханном черноземе далеко на юге, и Судебник Ивана III в 1497 году устанавливал, что крестьянин мог покинуть своего хозяина-землевладельца за неделю или после недели Юрьева дня при условии выполнения своих обязательств перед ним. Плати за «пожилое» в четыре срока от 1 до 4 рублей — и уходи к другому землевладельцу. Этот Судебник упоминал не только землевладельцев, но и крестьян, наймитов, а также холопов. Время этого государя как бы повторяло время Владимира Мономаха, но ужесточало свободу личности крестьянина и права пользования землею.
Судебник Ивана IV подтверждал Юрьев день и указывал еще на холопов полных и кабальных — служилых и «по заемной». После уплаты пошлин (за «пожилое» и за «своз») крестьянин не задерживался, хотя бы он не выплатил частного долга. Этим Судебником не признавались привилегированные сословия или лица, а земля отдавалась на оброк или гостягло, переходила в руки служилых людей в поместное и вотчинное пользование. Бывало и так: чтобы освободиться от тягла, крестьянин мог сделаться батраком или холопом. Тогда на 100 крестьянских дворов приходилось 10 людских и холопских семей. Скрепя сердце держал крестьянский мир на своих плечах эти уже некрестьянские дворы. За ушедших в холопы общины должны были платить. И чем больше уходило крестьян в холопы, тем больше пустели и разорялись деревни.