Великий карбункул
Шрифт:
происходило и с дочерью Рапачини. Едва завидев юношу, она бросалась к нему с
такой непосредственной доверчивостью, как если бы они с детства были
товарищами игр и продолжали оставаться ими и по сей день. Если же по
какой-либо непредвиденной причине он не появлялся в условленное время, она
становилась под его окном, и до его слуха долетали нежные звуки ее голоса, на которые эхом отзывалось его сердце:
“Джованни, Джованни, почему ты медлишь? Спустись вниз…”
торопливо спускался в этот Эдем, наполненный ядовитыми цветами.
Несмотря на нежность и простоту их отношений, в поведении Беатриче было
столько суровой сдержанности и достоинства, что Джованни и в голову не могла
прийти мысль нарушить их какой-либо вольностью. Все говорило о том, что они
любили друг друга: любовь сквозила в их взглядах, безмолвно обменивавшихся
сокровенными тайнами двух сердец, слишком священными, чтобы поведать их даже
шепотом, любовь звучала в их речах, в их дыхании, в этих взрывах страсти, когда души их устремлялись наружу, подобно языкам вырвавшегося на свободу
пламени, - но ни одного поцелуя, ни пожатия рук, ни одной нежной ласки -
ничего, что любовь требует и освящает. Он ни разу не коснулся ее сверкающих
локонов и даже одежды - так сильна была невидимая преграда между ними; никогда платье Беатриче, развеваемое ветерком, не коснулось Джованни. В те
редкие мгновения, когда он, забывшись, пытался преступить эту грань, лицо
Беатриче становилось таким печальным и строгим, на нем появлялось выражение
такого горестного одиночества, что не нужны были слова, чтобы юноша
опомнился. В эти мгновения темные подозрения, словно чудовища, выползали из
пещер его сердца и дерзко смотрели ему в лицо. Любовь его слабела и
рассеивалась, как утренний туман. И по мере того как исчезала любовь, сомнения приобретали все большую и большую реальность. Но стоило лицу
Беатриче проясниться после этой мгновенной, набежавшей на него тени, и она
из таинственного, внушавшего тревогу существа, за которым он следил с
отвращением и ужасом, вновь превращалась в прекрасную и наивную девушку, в
которую он верил всей душой, что бы ни говорил ему рассудок.
Между тем прошло уже достаточно времени с тех пор, как Джованни
встретил Пьетро Бальони. Однажды утром молодой человек был неприятно удивлен
посещением профессора, о котором он ни разу не вспомнил в течение этих
недель и охотно бы забыл вовсе. Отдавшись всепоглощающей страсти, Джованни
не выносил общества людей, за исключением тех, кто мог бы понять его и
проявить сочувствие к состоянию его души. Ничего подобного, разумеется, не
мог он ожидать от профессора Бальони.
После
– Недавно мне довелось, - сказал он, - прочесть у одного из классиков
древности историю, которая меня чрезвычайно заинтересовала. Возможно, вы
даже ее помните. Это история об индийском принце, пославшем в дар Александру
Македонскому прекрасную женщину. Она была свежа, как утренняя заря, и
прекрасна, как закатное небо. Но что особенно отличало ее - это аромат ее
дыхания, еще более упоительный, чем запах персидских роз. Александр, как и
следовало ожидать от юного завоевателя, влюбился в нее с первого взгляда. Но
ученый врач, находившийся случайно подле них, сумел разгадать роковую тайну
прекрасной женщины.
– И что же это была за тайна?
– спросил Джованни, старательно избегая
пытливого взгляда профессора.
– Эта прекрасная женщина, - продолжал Бальони многозначительно, - со
дня своего рождения питалась ядами, так что в конце концов они пропитали ее
всю и она стала самым смертоносным существом на свете. Яд был ее стихией. Ее
ароматное дыхание отравляло воздух, ее любовь была ядовитой, ее объятия
несли смерть. Не правда ли, удивительная история?
– Сказка, пригодная разве для детей!
– воскликнул Джованни, торопливо
поднимаясь со своего места.
– Я удивляюсь, как ваша милость находит время
читать подобную чепуху.
– Однако что это?
– сказал профессор, с беспокойством озираясь вокруг.
– Какими странными духами пропитан воздух вашей комнаты! Не запах ли это
ваших перчаток? Он слабый, но восхитительный, и в то же время в нем есть
что-то неприятное. Случись мне продолжительное время вдыхать этот аромат, я, кажется, заболел бы… Он напоминает запах какого-то цветка, но я не вижу
цветов в вашей комнате.
– Их здесь нет, - ответил Джованни, лицо которого, в то время как
говорил профессор, покрылось мертвенной бледностью, - как нет и запаха, который лишь почудился вашей милости. Обоняние - одно из тех чувств, которые
зависят одинаково как от нашей физической, так и духовной сущности, и часто
мы заблуждаемся, принимая мысли о запахе или воспоминание о нем за самый
запах.
– Все это так, - промолвил Бальони, - но мой трезвый ум вряд ли
способен сыграть со мной такую шутку. И уж если бы мне почудился запах, то
это был бы запах одного из зловонных аптекарских зелий, которые приготовлял