Великий князь

Сбитнев Юрий

Всё ещё всхлипывая, но и обретая надежду, Венец сказал:

– Я к тебе пришёл…

– Я тебя ждал, Данило.

– К тебе, – и вовсе неожиданно: – Насовсем…

Глава третья

1.

Похоронив отца, по-христиански отпев тело его и, по-древнему, предав огню, Верхуслава не нашла силы вернуться на Русь.

Быстро мужавший Всеволод с помощью великого князя получил наконец-то свой удел. Вокруг него собирались верные люди отца, росла дружина, крепла княжеская власть. Не мальчик – отрок Всеволод – помалу осваивал науку жить по-своему, стараясь изо всех сил быть на виду

не только у великого князя, но и у сынов его. Старший из них – крестник отца, Мстислав, – более других благоволил к Всеволоду, замечая, как всё ещё по-детски отличает он от других дочь Марию. Девочка была равна по летам Всеволоду – двенадцать годков, и пора бы её давным-давно просватать, но Мстислав не спешил с этим.

Со смерти Аепы минуло и ещё время.

В степи Игорю устроили посвящение в князья – постеги. И тот праздник нарушил дотоле тихо текущие, слава богу, мирные степные будни.

Из Руси на Игоревы постеги приехали братья – сыны Давыдовы, бояре близкие Ольгову гнезду, прислал грамоту Мономах, зовя Верхуславу с князем Игорем и княжичем Святославом на Русь: «Будет и тебе, княгиня, место на земле Русской». Многие съехались тогда из Руси. Не было брата Всеволода. Занят в походе. Но и он сослался грамотой. Однако мать с братьями на Русь не звал. Были на то причины.

Игорь всё ждал, что среди русских гостей окажется и Венец. Помнил он друга, по сей день тосковало о нём сердце. Знал, нет Венца в Чернигове, ушёл он из града, а куда и где ныне, никто не ведал.

Видя тоску сына по крестнику, корила себя Верхуслава, что в суматохе сборов совсем забыла о нём. Винилась перед собою и Богом, но ничем не могла помочь сыну в его тоске. Пытала хожалых людей, редко заходивших в Осенев град с Руси, ссылалась просьбами к князьям и боярам сыскать Венца. Все понапрасну, не было отклика. И наконец отправила на поиск названого сына Глеба Итларевича.

Игорь пуще заболевал тоскою. Худо это. Недалеко и до беды. Задумчив и мрачен. Детство, воля и радость мимо идут. Только и воспрянул душою и нравом добрым, ответчивым на постегах. Надолго ли? И хотя за степные эти годы зело возрос Игорь, стал лихим наездником, удачливым в соколиных ловах и пёсьих охотах, полюбив эти забавы, однако всё чаще и чаще отдалялся от людей и потех. Одиночил в чтении и молитвах. Верхуслава не знала, что пуще, чем она себя, клянёт и изводит Игорь душу свою за первую в жизни нечаянную измену. Не прощает и никогда не простит себе этого. Вот только бы Венец нашёлся! И простил его…

– О Руси тоскует Игорь-то! – сказал как-то Пётр Ильинич княгине. – Пора бы и домой всем нам, к родной земелюшке!

– Пора, – согласилась Верхуслава. – Собирай, воевода, дружину. А мне нетягло собраться.

На исходе лета 1122-го Верхуслава с детьми оставила Осенев град.

Провожать вышли все горожане. Любили тут Аепову дочь, добром помнили Олега Святославича, а потому и чтили детей их. Оба брата верхами, стрункие, возмужавшие, ловкие, прокопчённые до черноты вольными степными ветрами. Братья почти сравнялись ростом, ладно сидели в сёдлах, отвечая на приветствие горожан поклоном и улыбками. Только тут и можно было уловить разность в их возрасте. Святослав кланялся и улыбался ещё по-детски, с восторженной растерянностью, и на глаза его набегали, совсем уж некстати, умильные слёзы. Во всём мальчишка.

Игорь держался, как подобает князю, улыбался сдержанно, голову в поклоне опускал с достоинством. Но и его разбирала мальчишеская радость, хотелось покричать что-то доброе, прощальное земно кланяющимся людям, пообещать, что скоро вернётся и одарит всех за любовь и привет. Различал в толпе своих новых дружков, старших наставников по играм, по пёсьим охотам и соколиным ловам.

А когда увидел настоятеля Спасо-Преображенского храма Серафима, худенького, малого росточком, с реденькими косицами волос, того самого, что служил панихиду об убиенном деде, а вот только что отправил молебен на благополучие путешествующих, не удержался, легко высигнул из седла. Старец, благословив отрока, обнял, тесно прижимая к своей груди, зашептал сбивчиво, побарывая слёзы:

– Мати береги, братца… Эвон, какой витязь… Храни тебя Господи, чадо моё Игоре, – и что-то ещё шептал в самое ухо, не разобрать.

Не сразу связал Господь мальчика с малым служителем своим. Серафим не из тех, кто одним только видом притязает к себе юных. Молодость любит больших, красивых, видных во стати, велеречивых, а заодно и сильных, умеющих так подчинить себе, что и не заметишь. Ничего этого не было у божьего служителя Серафима, ничем не выделялся он среди людей, кроме как чёрной рясой. Да ещё голосом. Но не тем, коим вёл свою повседневную мирскую речь, а тем, что возникал только в храме, в истовой молитве, заполняя всё вокруг и возносясь к горним высотам.

Не сразу нашёл Игорь в батюшке Серафиме то, что так необходимо в младых летах – душа детская подобна лозе виноградной, ей нужна добрая опора.

Но сразу воспринял в сердце своё Серафим княжича. Ещё при панихиде об убиенном воине в нестройной разноголосице молящихся уловил и выделил единый голос.

Совершая чин и мало не изменяя строгому его ритму, Серафим вдруг отдал всего себя тому голосу, подчинившись ему и следуя за ним. Ангел вострубил в храме, воистину дошла молитва до Господа Бога!

Священнику недостало труда тут же определить, что голос этот, пришедший свыше, подъемлет Игорь, и каждое слово, произносимое им, верно и чисто.

Первые месяцы, проведённые в степи, были настолько необычными и радостными, что Игорь и времени не чуял. Дядя Осташ, сам ещё юнош, казал каждодневно такое, что дух захватывало. То они мчались в степь, отыскивая среди бесконечных яруг и лощин, среди всхолмленных покатей и плавней табуны одичавших коней, привольно пасшихся в пригляде всего лишь нескольких табунщиков; то ставили хитроумные ловушки, загоняя в них диких степных козлов; забирались в дальние дали, где на великую степь могуче наступали непроходимые леса по берегам рек и речушек, там учиняли бобровые гоны; а порою нежданно натыкались на стан малорослых, широкогрудых, необычайно быстрых степных коней – куланов, и подолгу преследовали их. Игорь ел полусырое мясо добытой в охоте дичи и зверя, пил тёплую, взболтанную в кожаных мешках воду, пахнущую бараньим нутром и конским потом, кислое, шибающее в нос кобылье молоко, спал на воле под открытым небом на мягкой благоуханной степной земле, прикрывшись рядниной и подсунув под себя посекшийся и вытертый от долгого времени походный килим⁵⁷.

Осташ рассказывал ему о степных богах, что возникали среди степного простора ночью ли, днём ли, всегда неожиданно, пугающе. Эти каменные лбы, отвислые груди, крохотные руки, широкие слепые лица вселяли в душу ужас. Они жили в степи, были её хозяевами, требуя себе жертв. И Осташ учил Игоря, как надо приносить эти жертвы. Всё равно – слово ли, тушку ли суслика, стрелу, пуговицу от кафтана, клочок тряпочки, кусок хлеба, бараний рог, а кому-то и высеченную кресалом искру, воскурявшийся пучок степных трав. Боги были чужие, но по закону Степи их следовало уважать и поклоняться им. А были и такие, коих надобно сторониться, объезжать со спины на очень далёком расстоянии. Осташ убеждал, что многие из каменных истуканов свободно бродят по степи, и надо быть всегда при стрёме, чтобы избежать встречи.