Великий князь

Сбитнев Юрий

Рассказывал Осташ и о русских древних богах, о которых Игорь никогда не слышал. Самый главный из них – Трой. Но верил Осташ, крещённый при рождении в православном храме, в Дива – Единого Бога.

Поэтому нескоро пересеклись жизненные пути княжича с путём настоятеля Спасо-Преображенского храма. А когда пересеклись, приник Игорь к тщедушному попику, как молодая лоза примыкает к опоре, чтобы стать плодоносящей ветвью.

И снова услышал Игорь, взметнувшись в седло:

– Мати береги, береги братца… Храни тебя Господь.

– До свидания, отче. И тебя храни Господи…

И потёк через толпу, догоняя

походный наряд.

Вышли из ворот, поднялись по долгому тягуну⁵⁸ на пабережный шоломян⁵⁹ и только тут приостановились ненадолго, крестясь на едва уже угадывающиеся в жарком преддневном мареве кресты православных божниц града Осенева.

Дни путешествия выпали безводными. От окоёма до окоёма в слепящей чаше неба ни облачка. К полудню в степи, как в обжигной печи, не то чтобы двигаться, продохнуть невмочно. Шли из полночи в утро, стараясь встать на дневку в затулье⁶⁰ у воды. Люди ещё кое-как одолевали великое степное пекло, но кони изнемогали на глазах. Умный Пётр Ильинич в пору, когда на пути вволю пастьбы, взял в поход большой излишек жита. Тем и кормили коней в жаркие дневки. О какой тут пастьбе речь, когда палит так, что закипает кровь в жилах?!

Шли к Курску по древней, хорошо уготованной тороке, поднимая беспродышную пыль в ночи. Облаком чёрным стояла она над дорогой, не оседая и днём.

А когда наконец достигли рек и потоков, сбегающих по правую руку в Донец, по левую – в Днепр, степная сухоядь отступила.

Вырвались встречу леса, с могучей, в человеческий рост, живой травою по опушкам. Дубы шагнули, взбираясь на водораздел, прикрыв солнышко могучей кроной. А дале потекла торока мимо непроходимых великих юров⁶¹, коими славятся верховья Донца. Недалеко уже и лоно Псёла, а за ним – вот он, Сейм, а там, на правом берегу, в чащобах, в лесных засеках – прямая дорога на Курск.

Напереди стоит город – лицом в поле, спиною в Русь.

Переходы становились длиннее, привалы и ночвы короче. Но когда перевалили за юры, в один день затаборились надолго. Пётр Ильинич попросил княгиню оглядеть бортные ухожаи⁶² Олега Святославича. Было их по лесным юрам обихожено князем немало. Добрые знатцы – бортники сидели по ним, а догляду, как полагал Пётр Ильинич, не было почитай со смерти князя. Семь лет минуло, живы ли? Уговорился с княгиней, что догонит её, доглядев ухожаи.

Олег Святославич был великий дока в бортневом деле. Бортневые ухожаи сам учреждал, знал наперечёт все дельные деревья⁶³ с пчёлами и дельные, которые ещё без пчёл, считаны у него, и деревья – холостцы⁶⁴, кои со временем тоже в дело пойдут. Своими руками многие борти соорудил. Большой навык и талант надо иметь, чтобы выдолбить в дереве борть, не просто дупло, но гнездо, в которое с охотой поселится пчелиная семья. Знал много присказок, приманок, молитв и зовов, на которые охотно идут пчёлы и обильнее носят мёд.

Сам князь ухожаи значил. Ставил

при начале и конце их лёгеньким топориком на стволе дерева свой знак. И делал это искусно. Была замета – летящий сокол.

Обо всём этом рассказывал Игорю Пётр Ильинич, когда они о четырёх мечниках с братом Святославом покинули табор и углубились в непроходимый девственный лес, куда заказан путь человеку стороннему.

Поначалу шли конь в конь с Петром Ильиничем, по одну руку Игорь, по другую Святослав, а позадь четыре воина. На этом пути и вёл свой рассказ старый воевода. А дале шли гусем, в затылок друг другу, порою сходя с коней и ведя их в поводу – такой непроходной становилась неразличимая вовсе протопь. Но Пётр Ильинич знал её, держал в памяти, и шёл уверенно, через кулиги⁶⁵, болота, чащобник, сходя с коней и снова садясь верхами. И с каждым шагом чащоба становилась темнее и неприступнее.

Игорь, следуя за воеводою, видел перед собой могучую, словно высеченную из камня, спину, и было ему за ней угодно. Вспомнил, как сказал воеводе там, на степном пути, когда на крутом спуске ссеклись кони и понесли возок княгини, а Пётр Ильинич, вымахнув впоперек, осадил их:

– А ты ить и впрямь камень.

Пётр Ильинич не понял.

– Ты о чём, сыне? – он так называл Игоря с самых ранних годков.

– Ты же Пётр! – засмеялся Игорь.

– Ну, так что ж, Пётр. Тако крещён я, иного имени у меня нету. Забыл, как тятя с маткой кликали.

Вспоминая уроки Серафима, которые стали для него не менее, а в чём-то куда более интересны, чем уроки Осташа, Игорь любил удивлять ближних.

Вот и тогда вспомнил, как рассказывал священник о первых подвижнических днях Спасителя, о его знакомстве с будущим Апостолом Симоном.

– Ты – Пётр, по-гречески – Камень.

– Не слыхал что-то на Руси такого имени, – усмехнулся Пётр Ильинич. – Ишь ты, чего удумал – Камень…

Игорь понял – неведомы воеводе Святые предания, объяснил:

– Так назвал Христос Симона-рыбака.

Мудрый воин, искусный стратилат⁶⁶, больший советчик не токмо в ратном, но и в мирном зажитьи, многоручный в ремёслах, учёбный в самых разных делах, по крещению, а главное, по всей своей жизни истинно православный человек, Пётр Ильинич вовсе не был сведущ в науках книжных. Принимая и творя молитву так, как дадено было ему от родителей, крестившихся ещё при Святом Владимире, он никогда не задумывался об истоках веры, о том, как это могло быть на земле, ибо вера его обитала в горних высотах, где и должно быть Всевышнему. Никогда и ни с кем не говорил он об этом, свято храня в сердце даденное ему в раннем малышестве.

И вдруг мальчик-князь говорит о сём как о сущем тут, на земле, среди таких же людей, как он сам. И апостол – не суть вечно страждущий в царствии небесном, но рыбак и даже не Пётр – Симон.

Ведь и сам воевода был когда-то рыбаком, и отец, и дед жили тем промыслом на реке Оке, не просто учёбно ставя сети, но хитроумно плетя их. А он, коего кликали тогда Каня, был приставлен к тому заделью Господом Богом. Но Бог отличил его и дал талан, наставил в житии так, как было ему, Всевышнему, угодно. Пётр Ильинич честно выполнял волю Господню.