Великий князь

Сбитнев Юрий

Не в бою, не в седле, не в широком поле суждено было умереть князю Аепе – в пиршестве на ласковой земле Дунай-реки, в прелести окаянной.

Услышав о том, Верхуслава помучнела лицом, не выронив и слезинки – выплакала их все о муже, два года прошло, а великая её боль не отступила. И вот новая…

Заторопилась с отъездом в степь, и дня не временя. Взяла с собой сынов – Игоря со Святославом. Всеволод впервые ушёл в поход с дядей Давыдом под стены волынского Владимира. Сам Мономах сказал ей перед походом:

– Хочу, чтоб сын твой под моей рукой ходил, об одно с сынами моими.

Ехали в степь готовыми дорогами,

в малой дружине с двумя возками. В одном княгиня с детьми, в другом челядь – мамки и сенные девушки.

Игорь попросился у матери сесть на коня, и та разрешила. Пётр Ильинич, и на час не оставлявший семью после смерти Олега, посадил мальчика в специально точёное для княжича седельце, на мирного, старого, но всё ещё крепкого и ходкого коня.

Игорь и раньше, как себя помнит, частенько лазал на конскую спину, полозил по ней, но держался цепко, не за повод, за холку. А тут, оказавшись в настоящем седле, при стременах, да рядом с Петром Ильиничем, окружённый дружинниками, показался себе таким счастливым, таким большим и взрослым, что и рассмеялся звонко, нарушая траурный чин.

Ребёнок во всём и везде – ребенок, для того и дадено человеку детство, чтобы радовался он в том кратком миге своей жизни на все будущие времена.

И заулыбались суровые воины, и сам Пётр Ильинич, и день, откликаясь на детский смех, вдруг засиял солнцем, и оно, дивное, тоже рассмеялось, осыпая мир весёлым светом.

Тот день шли переяславской землёю, приближаясь к рубежью, широкой древней торокой³⁷. Обаполы³⁸ её уже помалу ширилась степь, пересечённая речушками и ручьями, глубокими оврагами, заросшими по краям могучими деревами, а по донью – впротемень красноталом, вербицей и ольшиной. По раздольям паслись стада, перетекали табунки вольных коней, стрекотали и верещали птицы, кормясь с щедрой дорожной ладони, курились синим дымком селища на взгорьях, по берегам рек и речушек, подле прудов – пересыпанных оврагов. Едва видимой грядочкой восставал вдруг из-за окоёма бор, наплывал могуче и снова отступал, осаживался, чтобы явить миру шатровое завершие с крестом над ним, то одинокую келейку, то сразу несколько свежесрубленных божниц за высокой монастырской огородью на насыпном валу.

В одном из монастырей, приютившемся в могучем подборье, остановились на ночёвку. И только тогда Игорь сошёл с коня. Не сошёл – Пётр Ильинич снял обмякшее и сразу вдруг наполнившееся болью тело, понёс на руках в палаты, а душа мальчика ещё витала там, над торокой, в виденном за день. А утром и на ноги не мог встать. Постанывал, не в силах разлепить веки. Ломью великой наполнилось тело. Его так и положили снулого в повозку, на мягкую сенную постлань, покрытую коврами. Верхуслава упрекнула Петра Ильинича: надо было вчера снять княжича с коня днём ещё.

– Ничё, – виновато успокоил княгиню Пётр Ильинич, – завтра в повозке не удержишь, снова на конь полезет. С этой болезни кажный воин начинается…

А тут и Святослав подвалился брату под бочок. Засопели ладно ободва.

Проснулся Игорь за полдень. Возок не двигался, и вокруг не слышно было ни матери, ни брата, людей не слышно было. Он потянулся, услышал, как мягко хрустнули косточки, затомилось жаждой движения тело. Снова потянулся, выпрастывая из-под

покрывала руки и скидывая его ногами. Боли не было, а икры, что закаменели вечор и нудно ныли утром, сейчас приятно пощипывало. Только сидню жгло малость, не больно, но щекотно. Набил мозолец.

– Эй, люди! – озорно крикнул Игорь, не только чтобы призвать к себе – определиться, проснулся ль он. Никто не откликнулся. Было тихо на воле, и он полез прочь из возка.

Перед ним, насколько хватало глаз, ширился, перетекая волнами шёлковых трав, простор. Траву эту и раньше видел он и в новгород-северских пожнях³⁹, и на черниговских целинах, и вчера обочь переяславского пути. Знал её название, её вольный запах, валялся в ней, играя на воле с ребятами. Но то, что явилось его взору тут, было вовсе не знаемо. Ковыльный простор вздымал от края до края могучие шёлковые гривы, опадал широкими эловами, накатывался, ластился, почти касаясь ног, и отступал, как утекает вспять на днепровских плёсах большая вода.

Влекомый этим движением, Игорь прянул навстречу, и травы обняли его, скрыли в себе, лаская протянутые к ним руки, мягко оглаживая лицо и увлекая в радость.

Он подивился тому, что словно бы плывёт в шёлковых волнах, всё глубже и глубже уходя в пучину, не чувствуя ногами тверди, не видя уже перед собою ни степного простора, ни бесконечного неба.

– Я плыву, я плыву! – кричал Игорь, охваченный восторгом, всё дальше и дальше убегая в степь. Кто знает, как далеко бы унесло его зелёное море трав, сопрягаясь в вечном, если бы вдруг не голос матери.

– Игорю-у-у-у! Игорю-у-у-у! Сыне! – звала она, не найдя его в повозке. – Сыне! Где ты?!

– А-у-у, мати! Ау-у-у! – кричал он, оборотясь на зов.

– Сыну-у-у, ау-у-у! – ответила и вдруг возникла, торопясь навстречу ему и раскрывая руки для объятия.

Он кинулся к ней, и она легко подняла его, прижимая к тёплой груди, целуя в глаза, щёки, нос, лоб и трепетно касаясь его губ своими губами. Приникнув лицом к её телу, Игорь впервые не различил только ей присущего запаха, который знал с самого дня своего рождения. Мать пахла по-новому – ковыльной степью.

Они вышли к возкам, перебрели тороку, утопая ногами в тёплой текучей пыли, и он увидел табор, раскинувшийся на широкой солончаковой плешинке подле глубокого озера, а чуть повдоль от него – высокий курган. Мать, указав туда рукою, попросила:

– Пойди поклонись дяде Роману. Помяни его и тату. Помолись за них, сыне.

На вершине кургана стоял высокий деревянный крест, к нему вилась тоненькая змейка, протопь. По ней и пошёл Игорь, ощущая в себе странное: словно бывал он тут раньше, с отцом своим. Никогда не совершалось этого, а вот ощущалось. И тропочка угадывалась ногою, и знаем крест, и врубленный в него медный образок…

Княгиня провожала сына взглядом, думая о том, что Олег постоянно мечтал о том времени, когда они все вместе поедут на Романов курган, к Романову озеру, в степь…

Со дня их свадьбы она каждый год рожала ему сынов, и невмочно было поехать куда-либо. А когда собрались наконец-то, Олег внезапно умер. Не осуществилась их общая мечта…

Верхуслава не знала того, как явился на Романовом кургане Олегу странный монах:

– Полюби Верхуславу, мати мою, – просил инок, назвавшийся сыном Игорем.