Великий лес
Шрифт:
XX
Взвод Алексея Заспицкого отступал вместе со своей частью дальше и дальше на восток. Отступал с боями, чередовавшимися с длинными, изнурительными переходами.
К новому красноармейцу, земляку командира, Пилипу Дорошке скоро все привыкли. Привыкал к новым своим друзьям и обязанностям и Пилип Дорошка. Немного нескладный, не очень разговорчивый, он в трудную минуту бросался на выручку каждому, кому нужна была помощь, или врастал, как камень, в землю, и никто, никакая сила не могла сдвинуть его с места — шли ли на него танки, или рвались
Ни во время боев, ни во время переходов с позиции на позицию Алексей Заспицкий не выпускал из виду своего старшего по возрасту, но менее опытного в воинском деле земляка. Он и подсказывал, и помогал, учил Пилипа стрелять, ползать по-пластунски, скрытно наступать и отступать.
— Я из вас хорошего бойца сделаю, — говорил он Пилипу Дорошке, называя его, как и всех бойцов, на «вы». — В лепешку разобьюсь, а сделаю. И вам самому наука моя пригодится, и нашему общему делу. Я считал и считаю — не имеет права умереть тот, кто хотя бы десяток гитлеровцев на тот свет не спровадил…
Пилип Дорошка охотно принимал опеку Алексея Заспицкого. Он тоже тянулся к своему земляку, потому что, может быть, как никогда, испытывал потребность в добром человеческом слове, в участии. Самые разные мысли не давали покоя и ему, едва он оставался наедине с самим собой. «А может, и мне не стоило искать, догонять своих, а вернуться домой, в Великий Лес, как Адам Зайчик? — все чаще закрадывалось в голову. — Он там знать ничего не знает, а тут… Отступаем, идем и идем. А куда? Что там, впереди?..» В обществе же Алексея Заспицкого эти мысли уходили на второй план. Хотелось получше усвоить то, о чем говорил командир-земляк, чему он учил, чтоб и сам командир был доволен, и все бойцы взвода.
— Молодчина, молодчина, — время от времени хвалил, подбадривал командир своего подчиненного. — Еще немного — и вы все наверстаете. Я еще услышу, как про вас будут говорить: он словно родился в солдатской форме, словно всю жизнь служил в армии…
Командир взвода смеялся, смеялись и бойцы, которым по душе пришелся Пилип Дорошка.
Но такие минуты, когда можно было посмеяться, выпадали редко. Куда чаще выдавались минуты горестные. В одном из боев погибло сразу семеро бойцов взвода. И хотя командир утешал всех тем, что немцев было убито в несколько раз больше, это не очень-то действовало. Тем более что и похоронить товарищей как надлежало не смогли: немцы стремительно наступали и не было сил их сдержать.
А там и пошло. После каждого боя недосчитывались двоих, а то и больше друзей. Редели и редели шеренги. Был ранен в левую руку, правда легко, и сам командир Алексей Заспицкий.
— Главное, чтоб правая рука была в целости, — не терял он чувства юмора. — Ею я еще уложу несколько фашистов. Не я буду, если не уложу…
А Пилип Дорошка снова задумывался над своею судьбой.
«Иван просил: не подведи, Пилип. Мы победим, и позор тебе будет, если подведешь. Но кто будет знать, как я вел себя в трудную минуту? Один за другим свидетели гибнут. И отступаем, отступаем… Так прет Гитлер, что не удержать. Этак, глядишь, и до Москвы дойдет. Воротился бы — может, и в живых бы остался… А тут навряд ли выживешь…»
Как
«Со временем, глядишь, и с Клавдией наладилось бы. А нет — бросил бы ее, на другой женился. И детки, если хочешь, были бы еще, и все бы на лад пошло. А то ведь… Вроде и не жил еще, только собирался жить. Все вкривь да вкось. Думалось, лучшее там, впереди… А видишь, как обернулось — лучшего может и не быть. Искалечит или вовсе убьет…»
«Так что ж, убегать, как Адам Зайчик? А может, и Матей Хорик…»
Нет, не мог поступить так Пилип Дорошка. Особенно теперь, когда у него появились новые друзья, когда Алексей Заспицкий взял его под свою опеку, зачислил в свой взвод.
«Да если я это сделаю… Меня же, как дезертира, расстреляют. А если и уцелею, Заспицкий потом все про меня расскажет. Позор, всем Дорошкам позор. Будь что будет, а убегать с фронта… До сих пор не сбежал, а теперь уж и подавно. Вдруг как-нибудь все и обойдется, уцелею, выживу. И на фронте же не все погибают, из самого жестокого боя живыми выходят. Только голову не надо особо под пули подставлять. Тут Алексей Заспицкий прав — воевать надо с умом, умеючи…»
И Пилип учился, постигал премудрости военного дела. И в боях, и в коротких промежутках между боями. Упорству, находчивости его можно было позавидовать.
— А вы мне с первого взгляда понравились, — признался однажды Алексей Заспицкий. — Когда увидел вас у колодца. Босиком, оборванный, без шапки… Но волевой, жилистый, как полевой осот или хвощ. Такие живучи, всегда добьются своего. И я просто так, на всякий случай, спросил, кто вы да что. Обрадовался, что земляк…
— Спасибо, — сказал Пилип Дорошка. — Если б не вы, не знаю, как бы у меня все сложилось, где бы я сегодня был.
— Благодарить в конце войны друг друга будем. Когда Гитлера разобьем, землю родную от оккупантов вызволим.
— А вы верите — будет это? — тихо, чтоб никто не слышал, спросил Пилип Дорошка.
— Конечно, будет! — без малейших сомнений ответил Алексей Заспицкий и даже повеселел, голубые глаза его посветлели.
— И брат мой, Иван, то же говорил, — признался Пилип Дорошка и опустил глаза. — А у меня такой уверенности нет… Вернее, есть, — тут же исправился он, — только не всегда.
— Не сомневайтесь, Гитлера мы разобьем, вот увидите. И поздравим друг друга с победой! Вспомните когда-нибудь мои слова, будет это!
И в глазах у Алексея Заспицкого — никогда раньше не видел этого Пилип Дорошка — стояли слезы…
… Тот бой разгорелся неожиданно. Взвод Алексея Заспицкого — собственно, уже не взвод, а лишь остатки взвода, — отступая, наткнулся на фашистскую засаду. Немцы залегли по обе стороны дороги на подходе к лесу и ударили из автоматов и пулеметов, подпустив красноармейцев совсем близко. Позади, там, откуда отступали, было голое поле, впереди — лес и немцы. Сколько немцев, какие у них силы — никто не знал. И потому бойцы залегли, стали отстреливаться. Как выяснилось, силы были неравные.