Великий лес

Саченко Борис

И пошел, быстро-быстро зашагал в сосняк.

Василь еще немного постоял на дороге; чувствовалось, что-то хотел сказать Ивану, однако почему-то не сказал. Потом и он сперва потихоньку, а чем дальше, тем быстрее и быстрее двинулся по дороге в сторону деревни.

«Вот так «немцы», — не знал, что и думать, Николай.

Постоял, почесал кулаком затылок, взял березовые хлыстики с нанизанными на них боровиками и поспешил вслед за Иваном.

«Поесть захвати… Впроголодь живу», — жалили в самое сердце, стояли в ушах услышанные напоследок слова Ивана.

XVI

Никогда,

никогда еще, кажется, не была так счастлива Клавдия! Все, что годами тяготило, не давало жить так, как хотелось, внезапно развеялось в прах, исчезло. Будто кто-то невидимый расколдовал Клавдию, пелену с глаз снял. Стало во все стороны далеко-далеко и так ясно видно. Радость, что до сих пор лишь изредка проблескивала осенним низким солнцем, да и то на какую-нибудь минутку, вдруг заполонила, переполнила ее всю, — так, наверное, бьет из подземных глубин вода. Да и свободу, такую желанную свободу познала Клавдия впервые в своей жизни. Никто не стоял над душою, никто не командовал, ничем не попрекал. Что хочешь, то и делай, как хочешь, так и живи. Наоборот, командовать, даже не командовать — повелевать училась она. Иной раз чувствовала себя царицей, королевой: стоит ей чего-то пожелать, попросить — вмиг все исполнится. Змитро, со всеми жесткий и суровый, перед нею добрел, таял как воск. И не было еще случая, чтобы он что-то отказался сделать, не послушался Клавдии. Ему вроде бы даже было приятно оказать ей услугу, исполнить ее желание.

— Змитро, — шептала она то и дело, млея от счастья, — и почему я не встретила тебя раньше?

— Раньше? — переспрашивал Змитро и задумывался, мрачнел. — Раньше я далеко-о-о отсюда был.

— Так пускай бы и я там была. С тобой, — шептала, жмуря глаза, Клавдия.

— Со мной? А ты-то знаешь, где я был?

— Ты же говорил — в заключении.

— А там… Ты представляешь, как оно там? Холод, голод. С места на место перегоняют. И всем подчиняйся, что ни прикажут — делай. Немцы, слава богу, выручили, а то бы… копыта задрал.

— Ты-то? Такой здоровило! Да и выпустили бы тебя, не век бы держали.

— Таких, как я, не выпускали. Я «социально опасный элемент». Мне так и говорили, без утайки.

— Мало ли чего скажут. Отсидел бы свое — и домой.

— Ха, если б да кабы. А то ведь… Срок кончался — новый давали.

— Так ни за что ни про что и давали? — недоумевала Клавдия.

— Нет, почему же. Я тебе говорил — рука у меня… Задел человека — он и…

— И что — в тюрьме, в лагерях случалось задевать? — смеялась Клавдия.

— Не хотел, а случалось. И своего брата, заключенного, и раз-другой конвойных…

— Что ж ты так?

— Потому что спасения не было. Чтоб побаивались, чтоб на шею особо не садились. Не то… заклюют. А я человек решительный. Если кто гладит против шерсти, волком глядит — я этого не терплю. Сказано — закон. Или по-моему, или… никак. Понимаешь? Говорю, чтоб и ты знала, не вводила меня в гнев.

— Я? Да разве можно такого, как ты, не послушаться? Или обидеть? Нет, мне такие решительные

нравятся… Слизняков не люблю. И тщедушных, хилых. Только землю поганят. А толку с них, толку-то что? И они, такие, обычно все и всё ненавидят. Им бы силу да власть — о-о, сколько бы зла натворили.

— Попался мне один такой. Там, в заключении… Не человек — воробей. Маленький, худенький, как дитя. Все трется и трется. Что мы замыслим — начальство знает. Не иначе, кто-то доносит. Присматриваться стали: он, гнида, выдавал. Пришлось придушить. Как же он молил, просил — противно вспомнить. Но у нас закон твердый: виноват, предал — отвечай…

Катилась, торила след на дороге подвода. От леса до леса, от деревни до деревни. Останавливалась на ночь, останавливалась, если нужда была, и днем. И на ней, на этой подводе, запряженной парой, на мягкой ржаной соломе, прикрытой постилкой, то сидели, то, расслабившись, лежали мужчина и женщина, принимаемые встречными за мужа и жену.

— А куда мы едем? — словно спохватывался время от времени Змитро.

— А мне все равно, — отвечала счастливая, довольная Клавдия. — С милым рай и в шалаше.

— Ну, а все-таки? — допытывался, хотел знать Змитро.

— Куда скажешь, туда и поедем, — на все была согласна Клавдия.

— У меня нигде ничего… Ничего! Была когда-то хата, была земля, было хозяйство. Да нас раскулачили. Батьку и мать выслали. Конечно, можно поехать в мою деревню. А что там? Про отца с матерью я ничего не знаю, из деревни тоже никаких вестей не имел…

— Давай тогда поедем ко мне.

— А у тебя что? — спрашивал Змитро.

— Я ж говорила. Муж в армии, я одна в хате. Правда, через сенечки свекор живет. Да ты припугнешь, приструнишь его. Чтоб шелковый был. Тише воды, ниже травы.

— Га-га, это я могу, — смеялся Змитро. — Это я устрою, га-га…

— Ну, а что нам еще нужно? Корова у меня есть, есть и свинка. Бульбы накопаем, живы будем…

— Мне в своей деревне побывать охота, — признался Змитро.

— Что там у тебя? Может, краля?

— Не-е, крали у меня нет. Но там, в деревне, видно ж, и сегодня живут те, кто батьку и мать высылал… Аж руки чешутся… Надо бы кое-кого за шкирку взять, проучить… Чтоб и десятому заказали…

— Ну и съездишь в свою деревню. Попозже.

— Когда это — попозже?

— Как немцы придут, порядок какой-никакой установится. А сейчас. Ни то ни се. То ли Советы, то ли немцы…

Напрягал по-бычьи шею, морщил заросший волосами лоб Змитро.

— Может, ты и права…

— Не сумлевайся, — радовалась Клавдия. — Поживи трошки, приди в себя… А там будет видно, что делать. Да и я хоть отживу. А то сохла, как лист на дереве. И пожаловаться некому было.

— Разве ты сирота, разве у тебя родни нет?

— Есть родня. И мать, и сестры…

— Далеко живут?

— Там же, в Великом Лесе. Да им всего не расскажешь, душу не раскроешь.

— Почему?

— Да потому… Эх, Змитро, Змитро! Пока тебя не повстречала, я и не догадывалась, чего мне не хватает, почему жила и жить не хотелось.