Великий лес
Шрифт:
Однако домой, в деревню, все равно не спешил Николай, выжидал.
XIX
Бывает иной раз: начнет человек песню — и не вытянет, духа не хватит. А то в пляс пустится — и сник, выходит из круга. Почему? Да потому, что не ту ноту взял, не с той ноги плясать пошел. И в жизни примерно то же самое. Стоит сделать что-то не так, не подумавши толком, — и все, пиши пропало. Авторитет завоевывается годами, а потерять его можно за одну минуту, за миг единый. И потому, чтобы не оказаться в смешном положении, чтобы не жалеть потом, Василь Кулага, прежде чем решиться на что-нибудь, долго размышлял, ночей, случалось, не спал. Но никогда прежде столько не думал Василь Кулага, как в дни, когда немцы заняли Ельники и должны были вот-вот заявиться, нагрянуть в Великий Лес. Да и было о чем подумать Василю Кулаге, было чего тревожиться! Хорошо Ивану Дорошке — он
И за предложение Ивана Дорошки — сжечь мосты и тем самым до морозов задержать приход немцев в Великий Лес — Василь схватился как утопающий за соломинку. «Главное, чтоб немцы не наскочили сейчас, оттянуть их приход. А там что-нибудь придумается. Не может быть, чтоб не придумалось», — рассуждал Василь Кулага. И не столько Ивана убеждал, когда тот расслабился, усомнился в правильности своего предложения, сколько самого себя, что нужно сжечь мосты, непременно нужно. И когда наконец внушил Ивану, что это единственно правильное решение, когда пришли с Иваном ночью к тем мостам, — так уж старался, таская сено, обливая быки керосином, а где-то на самом донышке души жила, шевелилась тревога, все время напоминала о себе: «Ничего это не даст, немцы новые мосты наведут. Или еще как-нибудь организуют переправу». Но не признавался Василь Ивану в своих сомнениях, таил их и от Ивана, и от самого себя. Сомнения эти с новой силой вспыхнули в душе, когда Василь расстался с Иваном Дорошкой, пришел в деревню и узнал, что с утра бегал по хатам Евхим Бабай, снова наказывал, чтоб выносили люди столы с хлебом-солью, готовились к встрече: немцы, мол, сегодня будут в деревне. «Сегодня? Ну-ну, посмотрим», — думал Василь. Сидел у окна в своей хате, не сводил глаз с улицы и прикидывал: «Если увижу, что едут, — на чердаке спрячусь. А может, сразу за хлев, в лозняк?» И еще через минуту: «Да, за хлев, в лозняк, пожалуй, лучше. Но ведь в деревне останутся жена, дети. Беззащитные. Что хочешь, то и делай с ними. Нет, нельзя мне, никак нельзя их оставлять. Надо быть дома». — «А немцы-то… И с семьей могут расправиться, и тебя прикончить», — подсказывал, студил голову здравый смысл. «Нет, я им так просто в руки не дамся. А винтовка для чего?» — «С одной винтовкой ни семью не защитишь, ни самого себя». — «Верно. Но… Хоть нескольких чужаков, а уложу. Просто так, живьем в руки не дамся…»
Из окна было видно, что никто из соседей не вел особых приготовлений к встрече немцев. Правда, то один, то другой выходили со дворов, поглядывали в оба конца улицы — не стоят ли где у ворот столы с хлебом-солью? — и, довольные, опять скрывались в хатах.
«А молодцы, молодцы наши-то, — радовался Василь. — Вот бы и дальше так…»
Жена, Поля, хлопотала по хозяйству — то доила, провожала в стадо корову, то печь топила, варила-парила, то кормила свиней. И все молча, с отрешенным видом, — до мужа, Василя, ей вроде и дела не было. А он, Василь, ждал: может, все-таки не выдержит, подаст голос. Потому что и раньше, еще когда они с Иваном Дорошкой по ночам в лес ездили, прятали хлеб, нет-нет да и вспыхивали ссоры. Поля никак не могла привыкнуть, смириться с тем, что муж, Василь, дома не ночует. «Что, кралю нашел? — спрашивала она. — А что ж, теперь молодиц хватает, к любой пойди — не прогонит». Хуже всего было то, что он, Василь, не мог открыто сказать жене, где пропадает по ночам, вынужден был молчать, таиться. И это выводило жену из себя. «А-а, признаться, сказать не хочешь, где, у какой был!» Пытался Василь объяснять жене, что идет война, все мужчины на фронте, воюют, и он оставлен здесь тоже ради дела. «Какого такого дела?» — допытывалась жена. «Да не могу я тебе сказать». — «А-а, сказать не можешь? Так я сама тебе скажу: по бабам шляться». — «Как ты смеешь? — возмущался Василь. — Столько лет с тобою прожили — и ни по каким бабам я никогда не шлялся. А теперь, что теперь изменилось?» — «Ты же сам сказал — война, все мужчины на фронте. Вот ты и осмелел, в блуд пустился». — «Не смеши людей, — находил в себе силы улыбнуться Василь. — Никогда не думал, что ты у меня вдобавок ко всему еще и ревнивая». — «Вдобавок к чему?» — настораживалась жена. «Вдобавок к другим хорошим качествам». — «Ты еще издеваться будешь?!» — вспыхивала жена.
И сегодня Василь ждал, что долго жена отмалчиваться не станет: как-никак всю ноченьку его не было, только утром заявился. Жена, конечно, не сдержится, выскажет все, что накипело за ночь, о чем думала, его дожидаясь.
Между тем поднимались со сна дети, умывались, лезли за стол — ждали, когда мать подаст завтрак. Поля управилась уже и с коровой, и со свиньями, и с печью, подмела в хате. Молча, никому ни слова не говоря, налила в миску супу, поставила на стол. Достала с полки хлеб, ложки. Положила перед каждым, села сама. Обернулась к Василю:
— А тебе что, особое приглашение нужно?
Хотелось Василю отшутиться, сказать: «Я сегодня завтрака не заработал». Но не сказал, подумал: «Не поймет шутки. Еще возьмет да спросит: «А когда ты его зарабатывал?..» И снова — в который раз — начнется свара. А это никуда не годится. И так вон дети — что волчата. Встают — и хоть бы слово. Сидят молчком, словно боятся отца и матери.
Встал Василь, подошел к ведру, зачерпнул ковшом воды, вымыл руки, ополоснул лицо. Вытерся насухо шершавым полотняным рушником, сел на свое привычное место за столом, где уже тоже лежали его ложка и ладная краюха хлеба.
— И до каких пор ты будешь по ночам черт знает где таскаться? — подняла глаза на мужа Поля.
Василь посмотрел на детей, в молчании хлебавших большими деревянными ложками суп, сказал:
— Может, после поговорим?
— После ты опять из дому уйдешь.
— Но при детях?..
— Пускай дети знают, что у них за батька, как о них думает, заботится.
— Я не хочу ругаться, — был на редкость спокоен Василь.
— А я хочу, — с вызовом встала из-за стола Поля. — Хватит. Или ты живешь с нами, или… — Ей, видимо, трудно было произнести те слова — она запнулась, внезапно умолкла. Но все же выговорила, выдавила из себя: — Или оставь нас.
Василь ждал всего чего угодно, но только не этого, и потому тоже поднялся из-за стола. Прошелся взад-вперед по хате, сказал задумчиво:
— Так или этак я все равно вынужден буду вас оставить. Раньше или позже. Но не хотелось бы, чтобы это было вот так…
— А как? Как хотелось бы? — уже кричала, некрасиво раскрывая рот, Поля.
— Ну-ну, не так. Тем более что я перед тобою, Поля, и перед детьми ни в чем не виноват. То, что я делаю по ночам… Словом, вовсе не то, о чем ты думаешь… Идет война, я — коммунист. И я… не имею права быть в стороне, я обязан, как и все, воевать.
— Ну и воюй, только нас не мучь!
— Жестокая ты, Поля. Жестокая и мало понимаешь. Дальше собственного носа ничего никогда не видела. И не хотела видеть.
— Зато ты такой уж зрячий, далеко все видел и видишь. Так далеко, что…
— Знаешь, Поля, — перебил жену, не дал ей договорить Василь, — я уже сказал: не хочу ссориться. И ты, прошу, успокойся, уймись.
— Не успокоюсь, не уймусь!
Знал, хорошо знал Полю Василь. Чем спокойнее бывал он сам, тем больше злилась, доходила до ярости она. Оставалось одно — уйти с глаз, дать ей перебеситься. И Василь решил воспользоваться этим. Натянул на голову кепку-шестиклинку, взял винтовку и направился было к двери.
— Уходи-и! — крикнула ему вслед жена. — Уходи и… не возвращайся! Не возвращайся больше в мою хату!
Руку словно что оттолкнуло от щеколды, она вяло повисла. Василь невольно оглянулся, пробежал глазами по личикам детей, в настороженном молчании следивших за отцом и матерью, посмотрел на жену.
— Эх ты, — покачал он с сожалением головой. — Такая война идет, рушится все, чем мы столько лет жили, о чем мечтали… А ты…
И решительно толкнул дверь, вышел в сени. Постоял, перекинул через плечо винтовку. А вот куда пойти — не знал, представить себе не мог.
«В лес? Но здесь же дети, она, Поля. И немцы вот-вот могут в деревню приехать… Оставаться тут, дома? Но что значит — дома? Лезть на чердак? Или лучше в хлеву спрятаться?»
«Все не то, не то, — подсказывала упрямая мысль. — Было бы все иначе, если б с женой в ладу жил, если б понимала тебя и не гнала из хаты, а, наоборот, помогала бы, одними с тобой заботами и делами жила».
«Но об этом надо было-раньше думать, когда женился. Не спешить как на пожар…»
— Эх, — с горечью выдохнул Василь и вышел из сеней. Побрел — глаза в землю — на дровяник. Сел, опустился на посеченную топором колоду, на которой всегда сидел, когда на душе было неладно, когда не знал, что и как дальше делать, задумался…