Великий лес
Шрифт:
Переходить на другую сторону дороги не стал, побрел, держась опушки молодого сосняка, дальше, вглубь, где было чернолесье, дубняк.
«Там спрятаться лучше… А тут, в сосняке, могут увидеть, весь сквозит…»
Не по себе стало, когда подумал:
«Как злодюга или вор какой, таюсь… И где — дома, в своем лесу, на своей батьковщине… Что ж я такое содеял, чтоб прятаться? И ведь немцы-то еще не приехали. А как приедут, обживутся?..»
Перекрестился, прошептал:
— Боже, прости грехи мои, не карай, помилуй…
Из сосняка спустился
«А может, никуда дальше и не идти?» — подумал Николай.
В самом деле, место для наблюдения за дорогой было отменное. Лучшего, если б и захотел, не найти. И дорога просматривалась далеко в обе стороны, и самому можно за деревом укрыться, никто не увидит. А если что, если невыкрутка — и убежать можно: поди догони в этой чаще.
Подошел ближе к дороге, постоял, послушал лесную тишину. За спиною что-то чуть слышно прошуршало. Инстинктивно обернулся, схватился за топор. И — улыбнулся, увидев белку: она спешила, царапалась по коре сосны в гущу ветвей. Лишь мелькала пышная гибкая спинка. Подумал: «Мне вот пришлось убегать, прятаться, так я в обиде, всех подряд проклинать готов… А она… Весь век свой так живет…»
Направился к соснам. Без спешки, вразвалку — некуда было спешить. И вдруг замер в изумлении: перед ним в яме, вырытой, когда отсыпали дорогу, и сплошь устланной палыми листьями и хвоей, сидел боровик. Большой, как решето. Рядом с ним вылез из земли еще один, а в сторонке, ближе к вересковой поросли, толпилось сразу несколько, молодых, крепких, с черными, дымчатыми шапками.
«Глянь-ка, боровики пошли, а в деревне никто не знает…»
Подошел к самому большому, первому, что увидел. Нагнулся, поднял. Достал из-за пояса топор, обрезал острием корень. Корень был чистый, ни червоточинки. Краешек шапки кем-то надкушен, заметны следы зубов.
«Белка лакомилась».
Вскинул голову, посмотрел вверх, обшарил сосны до самых верхушек. Белки нигде не было видно.
«Неуж на дубы перемахнула? Нет, дубы от сосен далеко…»
Разглядел в одном из стволов дупло и все понял: в нем-то белка и спряталась. Здесь, поди, и жила…
Походил, потоптался вокруг сосны; собрал, снес в одно место боровики — насчитал без малого сорок. И почти все белые, молодые.
«Лукошка не захватил. А то был бы с грибами», — подосадовал Николай.
Смахнул топором три березовых хлыстика, очистил от листьев, нанизал боровики.
«А может, пройтись по лесу, еще поискать?»
Ступил шаг, другой — и спохватился:
«Что мне с ними делать, с грибами этими? Не затем, не затем пришел я в лес…»
Тоска, глубокая вселенская тоска охватила вдруг, связала по рукам и ногам Николая.
«Работал… Старался… Свободной
Как всегда в минуты отчаянья и тяжких сомнений, зашептал, начал молиться:
— Боже, верни спокойствие, уверенность и лад в душу. Верни все, что я утратил, без чего жить невозможно. Верни Ивана, Пилипа. Верни Костика, да чтоб он был таким, как прежде, до того, как его выгнали из школы. И порядки прежние верни. Нехай колхоз, нехай советская власть, только бы дети были дома, только бы я ничего и никого не боялся, смело, куда захочу, ходил бы…
На дороге послышались шаги, приглушенный говор.
«Немцы!»
Упал, растянулся на земле. Глаза остро и настороженно глядели на дорогу.
«Только бы не увидели!»
Пополз, ужом пополз к соснам. Там встал на ноги, выглянул из-за комля. Немало был удивлен, увидев на дороге двоих мужчин. Один рослый, второй поменьше. В штатском. Из-за спины и у одного, и у другого торчали дула винтовок.
«Кто ж это?..»
Когда мужчины подошли ближе, обрадовался: это были Василь Кулага и Иван, сын.
«Стало быть, не врали люди… Здесь Иван. И с винтовкой…»
Затаился, слился с комлем Николай и все глядел, не спускал глаз с Василя и Ивана.
«Откуда они идут? Где были? Устали, видно, одежда в сене, в росе…»
В ложбинке, недалеко от тех сосен, за которыми прятался Николай, остановились. Иван протянул Василю Кулаге руку, сказал:
— Я дальше не пойду.
— Что, в лесу останешься? — спросил Василь.
— Посмотрю, — пожал плечами Иван.
Василю, по всему было видно, ответ не понравился.
— Ты бы, Иван, хоть передо мною не таился. А то… одно дело делаем — и боимся друг друга, не доверяем.
— Тут другое, Василь. — Он помедлил. — Просто сам не знаю, где буду. Ума не приложу.
— Обживался бы ты как-нибудь.
— Не очень-то обживешься один. Без хаты, без жены. И когда никакой определенности…
— Неопределенность пока останется. Но жить-то… надо.
— Я и живу, — усмехнулся Иван, сворачивая с дороги в сосняк. Прошел несколько шагов, остановился. — Ас этой, — показал на винтовку, — что делать будешь?
— Не думал еще, — ответил Василь.
— Может, спрятал бы в лесу.
— А вдруг понадобится? — Василь помолчал, подумал и добавил: — Я ведь тоже теперь живу… Не так, как прежде. В любую минуту немцы приехать могут… Ты-то в лесу. А я…
— Понимаю, — опустил голову Иван, но тут же снова поднял глаза на Василя. — Сам гляди, как тебе лучше. И завтра… встречаемся, как условились, на опушке. Только ты… — запнулся, но все же договорил: — Поесть чего-нибудь захвати. А то я, можно сказать, впроголодь живу…